ФИЛОЛОГ С ПЕЛЕНОК
Я – сын своих родителей. Они молоды (19 и 20 лет) и беспечны (как вы заметили). Что из них получится с таким подходом к жизни, не знаю. Папа хочет, чтобы из него получился классический филолог, а мама метит в клинические журналисты. И не дай мне Бог, сойти с ума и не отомстить им, поступив на филологический факультет.
…Папа, я, кажется, уже много раз давал понять, что твои обращения на старославянском вызывают у меня тягу к удовлетворению вполне естественные физиологические потребности. Ах, так, значит описанные пеленки для вас, филологов, не аргумент? Тогда я вынужден банально плакать. Реветь… Пусть фонтан моих слез заткнет фонтан твоего красноречия.
…Я не люблю кашу. Мам, зачем ты снова пичкаешь меня ею, обильно сдобренной произведениями мировой литературы. Вот видишь, я опять срыгнул… Я говорил, говорил тебе, каша и Достоевский – несовместимы. Ты вытираешь мне рот, сюсюкаешь, но мой организм будет отвергать пищу до тех пор, пока это издевательство не прекратится. Расскажи мне лучше стишок про бычка (вот так, просто). О том, как он идет себе, качается, вздыхает на ходу… Вот сейчас кончится досочка и… он размозжит себе голову о камни безразлично-холодной мостовой. Образ мостовой, как ты понимаешь, мама, символичен. Непонимание и безысходность гнетут бычка. В нехитрой детской песенке заключена трагедия человечества. Бычок шатается – он в поиске смысла жизни. Надежды бычка рушатся, и мечта об альпийских лугах рассеивается как утренний туман. Бычку, этому израненному в борьбе с действительностью существу, кажется, что только уход из жизни способен избавить его от страданий и, возможно, будущего никчемного существования на поводу. Он знает, его будущее – веревка и нож…
Да что же это такое?! Срыгивай, не срыгивай – никакого результата…
…Кормление окончено. Мамочке пора в институт, а мне – баиньки. Я перепоручен бабушке и спокоен. Ах, эти сказки и песни старой советской школы, под них так сладко спиться…
…Я проснулся. Кашей не кормят, но и мамы нет.
Пришла.
Мама, ты опять поздно. Ты сидела на паре у Дмитровского [преподаватель кафедры журналистики Орловского государственного университета]?! Опять вас было пятеро (вместе с преподавателем) вместо тридцати, и у тебя снова болит душа за судьбы современной журналистики…
…Я – Ихтиандр. Я бороздю пенные глубины тихоокеанской ванны, натыкаюсь на рифы резиновых уточек и пластмассовых пупсов. Папа сидит рядом и, естественно, читает. Меня так купают.
- Ихтиа-а-ндр! Ихтиа-а-ндр! – слышится откуда-то издалека голос доктора Сальватора.
Выныриваю. Нет, это всего лишь папа. Что, надо заметить, приятнее…
…Мама, расскажи мне, пожалуйста, «Зайку бросила хозяйка»… Нет! Нет! Только не Бальмонта! Я – внезапный излом, Я – играющий гром, Я – прозрачный ручей, Я – изысканный стих. Все это мы уже много раз слышали. Расскажи «Зайку…» Не хочешь?! Тогда я сам расскажу:
Заку бротила козяка,
Пат таждем астася зака,
Са скамеки слеть не мог,
Весь да нитотьки пламок.
Никита Ромашин
ФИЛОЛОГ С ПЕЛЕНОК.
ДВЕ КРЕПОСТИ ИЗ ГРАНИТА НАУКИ
Недавно Никита Ромашин познакомил нас с замечательным ребенком, растущим в семье студентов (папа – филолог, 3 курс, мама – журналист, 2 курс). Этот маленький гигант мысли уже говорит и хочет быть услышанным!
Ура! Мои внутренние монологи (бывшие раньше достоянием только читателей «МыслИ») перестали быть внутренними. Я заговорил!
Пару недель я самозабвенно словоизвергался в меру своего лексического запаса и вне зависимости от желания окружающих. «Внутренний монолог изжил себя как жанр», - думал я. Родители от моей болтовни уставали, нервничали, но виду не подавали. До поры до времени.
Однажды они пришли из института и ГОВОРИЛИ. Оба одновременно, без остановки, обо всем подряд и ни о чем! Я слова не мог вставить! Теперь я говорю не все, что думаю, и думаю, что говорю. Кстати, я вам еще не надоел, не слишком заболтал? Ну ладно, слушайте дальше.
Папа, отягощенный педагогическими знаниями, увидел в моем лице подходящий экземпляр для их применения. Начать он решил с устного счета. Я в принципе был не против. Но на моем неокрепшем мозге уже сказалось необратимое влияние гуманитарного знания. Мои способности к математике были мертвы – я безбожно путал цифры местами. (Нет, в самом деле, какая разница?)
Папа не сдавался – однажды из ванной донесся его победный клич «Эврика!!!». И вот он, завернувшись в полотенце, сидит со мной на диване и тихонько так говорит: «Ну смотри, это же просто – «Один день Ивана Денисовича», потом «Два капитана», теперь «Три сестры»…». Через пару дней я бойко тараторю: «Десять негритят», «Одиннадцать минут», «Двенадцать стульев»… Замечаю, что папа как-то не очень ласково смотрит на маму: «Коэльо – это не литература. Не порти ребенка!» Да, папа следит за чистотой моего литературного вкуса – когда я после «Двух капитанов» назвал «Трех поросят», он сверкнул на меня глазами – «Происки бабушки!»
Облазил все книжные полки, искал «цыфорки». Так… «1984» - ехидно подумал, где папа найдет все предыдущие числа. Хм, а это у нас что такое?.. Папа почему-то слегка покраснел и отобрал у меня «1000 золотых сочинений» - «Да, сына, я тоже был маленький и глупенький – верил, что в таких книжках можно найти что-то полезное». Потом он внимательно посмотрел на меня: «Пожалуй, пора переходить к алфавиту…»
…«Аэлита», «Братья Карамазовы», «Вишневый сад», «Гамлет», «Дон-Кихот», «Египетские ночи», «Замок»… А вы как думали?!
На третий день обучения мама отчитала папу за то, что он «учит меня нехорошим словам – «Идиот», - когда есть «Илиада»!» А потом? Потом началось ЭТО.
Прошла неделя…
…Как я устал! Нет, я все прекрасно понимаю – это стихийное бедствие у них называется СЕССИЯ. Она неотвратима, неизбежна и так далее, но все равно устал. Они перестали укладывать меня спать! и читать на ночь! Вчера я заснул в кресле. Мама уложила меня в кровать только потому, что подо мной оказались ее лекции по ОТДЖ (Основы Творческой Деятельности Журналиста)! А это как вам понравиться? - пельмени, яичница, яичница с бутербродом, снова пельмени… Ооо! Сосиски! снова пельмени. А за шкафом, кажется, паутина. Хотя я лукавлю: все не так плохо - в этом богом домашнего очага забытом месте иногда появляется бабушка.
…Я покорно сижу в одном уголке, ибо на столе, диване, стульях, а в особо тяжелых случаях и на полу – вороха ксерокопий, исписанных листов, тетрадок. А иногда еще такие маленькие бумажечки, за которые родители особенно переживают – то боятся перепутать местами, то вдруг почему-то начинают нервничать «Брать их с собой или не брать?..» Ааа!.. кажется, это называется «шпаргалки». Я их сдал. Ну я держись! Кто сказал «шпаргалки»?! Я ничего не слышал. И не видел. И читаю я еще по слогам.
Что, мам? Надо было это назвать «Репортаж с экзаменуемыми родителями на шее»? Ты что, мам, это же… минуточку… 37 знаков! (Папа не зря старался – могу, если надо!) Такое длиннющее название – и откуда у тебя «отлично» по журналистике?
А молодцы мои папа с мамой! Дел невпроворот – тут и я, и книжки, и практика, и экзамены. А они все равно добрые, заботливые, не кричат, что из-за меня совсем ни времени, ни денег не остается. Они чему-то другому радоваться умеют. Книжки мне на ночь читают. Даже спорят иногда, чья сегодня очередь. (Особенно, если кому-то из них на следующий день сдавать стихи наизусть – надо же попрактиковаться перед благодарной аудиторией).
Мои родители – моя крепость. Точнее, две крепости – Две Крепости из Гранита Науки. Конечно, не только из гранита, тем более не только науки. Они любящие родители и просто хорошие человеки, как я уже начинаю понимать. Это я сначала плакал, когда они мне не разрешали целый день телек смотреть и слова за нашим соседом-алкоголиком повторять. Не зря они со мной так. Я еще не очень могу объяснить, но так нужно, так лучше. Вот бы вырасти похожим на папу с мамой не только мордашкой!
Интересно, филфак до тех пор не закроется? Не кричи, папочка, конечно не закроется! я просто так спросил… [шепотом]: А если вдруг когда-нибудь – когда-нибудь! – то я-то уж точно успею. С такой подготовкой годик-другой – и вот он я! Здравствуй, Филфак! Здравствуйте, Владимир Петрович [декан филологического факультета Орловского государственного университета]!
Наталья Петухова
Идея Никиты Ромашина ®
ФИЛОЛОГ С ПЕЛЕНОК.
ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРОЛЯ
Он, дитя не беспорочной науки, сын будущих филолога и журналистки, вновь встает на тропу осмысления жизни. Что ждет его на пути к величию и каким оно будет это величие маленького гения, нашедшего в себе силы противостоять миру взрослых и принципам собственного бытия.
Вот мы, наконец-то, и дома. Как все-таки хорошо оказаться в том месте, где родители не бояться потерять тебя: оставить в аэропорту, на вокзале, в автобусе под сиденьем или в такси. Судя по всему, моим двум крепостям противопоказан отдых в виде каникул, а полезны лишь стихи в виде поэзии, проза в виде толстокожих литературных памятников или журналистика в виде оперативной массовой общественной рефлексии. В этом во всем они чувствуют себя как рыбы в воде. А вот в настоящую воду их и палкой не загонишь: на пляже показались всего три раза за две недели отдыха на море. Я и на надувном матрасе за буйки заплывал. Конечно, мои-то на пляж придут, разденутся, в книжки уткнутся, и хоть потоп. Ну, я на матрас забрался (надо же их в воду затащить), и меня так потихонечку в море уносит. Смотрю буек. Ну я в крик: «Люди! Помогите! Не видать мне больше солнышка ясного, не бегать голышом по зеленой травушке. Поглотит меня беспощадная морская пучина». Ну, все, что положено. Смотрю, на берегу забегали, забегали. В воду побросались, плывут ко мне. И вдруг вижу, какие-то трусы в горошек плавки моего папы обгоняют. «Па-па! Па-па! – стал скандировать я: сына, как ни как, спасает. – Да-вай! Да-вай!»
Встреча победителя с призом в качестве меня была не столько болезненной, сколько обидной. Я из кожи вон лезу, чтобы вы, мои глубоко и много читающие родители, хоть немножечко отдохнули, и вот она благодарность!
Взяв меня на буксир, усталый и злой, папа возвращался на берег. Трусы в горошек молчаливо плыли рядом: им явно не понравилось, что папа шлепнул сына по попе. Тоже мне интеллигент. Следя за тем, чтобы папа не услышал, я шепнул:
- Вы тоже не разделяете методов воспитания, которыми пользуются мои родители?
Чуть не утонув, трусы-гуманист спросили у папы:
- Сколько лет вашему ребенку?
Папа только печально посмотрел на нас обоих и ничего не ответил.
Из разговора со Стасом я узнал, что он недавно женился, что детей у него пока нет. Что когда-то он был спортсменом, какие-то там даже места занимал на соревнованиях. А сейчас работает инструктором по плаванию во дворце спорта. Представляете, это большое дитя стало объяснять мне, что я, уже умный и немаленький мальчик, нехорошо поступаю, заплывая так далеко, что я совсем не думаю о своих родителях.
Интересно, кто о них подумает кроме меня, если они сами за себя думать не хотят. Пушкин? Толстой? Дмитровский? Оно им надо? (Хотя последний, наверное, быстро придумал бы, чем занять моих родителей).
Расстались со Стасом мы не очень хорошо. Он сказал, что не хотел бы, чтобы его ребенок был похож на меня. На что я ответил, что такого никогда не будет, и это при условии, если у него вообще будут дети… Вот!
Чрезмерную тягу к чтению я искоренял из родителей и другими способами. Оставшись наедине с книгой, которую читает или будет читать один из моих родителей, я гладил ее нежно рукой, листал. Но после того, как у меня проходил прилив сентиментализма, и я вспоминал, что именно из-за книг мои родители совсем не отдыхают, я, прочитав последние пятьдесят страниц, безжалостно вырывал их по одной из книги и горько плакал. Представляете, сижу я на кровати, плачу и рву, плачу и рву.
Потом, зареванный, устраиваю в мусорном ведре ритуальное сожжение.
Конечно, конспиратор из меня никудышный, и папа как-то сразу по моей испачканной мосе догадался, кто из нас, я или мама, занимается порчей семейного и библиотечного имущества. Я был непреклонен: листы, мол, вырывала мама-вредительница, а я, типа, после того, как она их безжалостно сожгла, исследовал мусорное ведро на предмет несгоревших страничек – но тщетно, при сжигании мама воспользовалась мобильным адским огнем от фирмы Zippo.
Приговор папиного трибунала был скор и суров. Запрещалось: быть маленьким лгунишкой, заниматься порчей семейного имущества, ходить на пляж. А также: играть с огнем, подходить к воде, лазить в медные трубы. Всемилостивейшее разрешалось: сидеть дома и думать над своим поведением…
Когда остаешься один, начинаешь задавать себе много ненужных вопросов: почему я такой; почему другие не такие как я; кем я буду, когда вырасту; когда придут мама и папа. Находясь на полпути к сумасшедшему дому от страха, что родители на меня обиделись и поехали на вокзал покупать билеты, я вдруг услышал, что во дворе дома, который мы снимали, кто-то разговаривает. Сначала я подумал, что это вернулись мама с папой, чтобы отдать меня хозяйке дома, забрать вещи и уехать уже насовсем, но оказалось, что кто-то во дворе разговаривал незнакомыми голосами, и среди них был детский.
Женщина, у которой мы снимали домик, была немного сварливой, но милой старушкой лет сорока. У этой буржуйки было три домика, два из которых летом она за умеренную плату сдавала отдыхающим, а в третьем жила сама. В первом домике жили мы, второй пустовал. До сего дня…
Их было тоже трое: папа, мама и… дочь. Мне очень хотелось посмотреть на девочку, которая, бегая по двору, говорила какие-то умные вещи про моду. Но посмотреть на нее я не мог – я был заперт добрыми родителями. Но я был счастлив! Наконец-то я встречу человека, то есть ребенка, который по развитию находится примерно на одном со мной уровне. Нет, я был действительно счастлив!
Когда пришли родители и открыли дверь, я был очень рад их видеть. Ведь вместе с дверью они открыли мне и, как я думал, новый мир. Почти просветленный я вышел во двор и, ожидая увидеть чудо, увидел… лишь девочку, простую девочку десяти (только подумать – десяти!) лет, которая как сумасшедшая бегала по двору, зажав в руке куклу. Какая невоспитанность, какая несерьезность!
В очередной раз пробегая мимо, она крикнула: «Какой маленький! С ним даже нельзя поиграться! Совсем еще маленький ребенок!», - и исчезла в своем домике. «Какая наглость! - подумал я, - Это я совсем еще ребенок? Да ты сама дитё…» Неужели я, который сейчас увлекается творчеством Вийона, ребенок? Неужели я, знающий в свои неполных четыре года основные вехи творчества Пушкина, Толстого, Дмитровского [преподаватель кафедры журналистики Орловского государственного университета], ребенок? Я, который уже, пусть и своеобразными методами, заботится о родителях, думает о своем будущем и о будущем своих детей – ребенок? Нет, я не ребенок! Нет!
Нет, постойте, я же в первую очередь здравомыслящий человек. Горячиться не надо, надо спокойно подумать. Ведь кто-то умный и такой начитанный портит же родителям настроение, капризничает, требует к себе так много внимания, хочет, чтобы его слушали больше, чем того требуют обстоятельства, разве я не ребенок? Может быть, я и правда ребенок? А это идея! Я ребенок!!!
С завтрашнего дня начинаю новую жизнь. Все, никакого чтения! Прощайте, взрослые умные книжки! Прощайте, взрослые умные дяди и тети! Завтра я на пляже вам на зло буду лепить куличики (надо спросить у мамы, как это делается), играть с другими детьми и слушаться старших. А еще я расскажу папе, чем закончились все его книжки, из которых я из вредности вырвал окончания. А маме разрешу татошкать себя, таскать на руках и кормить с ложечки. Пусть мои папа и мама почувствуют себя настоящими родителями, сын которых простой мальчик трех с половиной лет от роду, а не занудный вундеркинд, который по воле судьбы пытался отнять у своих родителей радость быть отцом и матерью, а у себя – детство.
Как хорошо все-таки оказаться дома после того, как где-то в чужой земле ты нашел себя. С возвращением!..
Никита Ромашин
|
