I.
Я шёл безликим пятном в институт: в светлой курточке нараспашку, с чёрной грудью свитера и в чёрных джинсах. Быстрым шагом разрезал тротуар. Я прятал под курткой, подворачивая края, жестоко-красные рукава.
Через несколько мгновений я увижу тебя.
Пришел в институт, стоял тореадором с красными сложенными на груди руками у окна на площадке между этажами: ждал конца пары.
Коридоры притихли, затаились в свете люминесцентных ламп, чтобы с выстрелом звонка хлестнуть по стенам плетью голосов и звуков.
Я ждал…
И в этой нервной тишине как с неба по лестнице спускался ты…
В груди оборвался статично-мерный шаг: на резных ветвях рёбер недвижимо зрел алый плод сердца. И к тебе была его привязанность. Она была во всём моём теле: в кончиках волос, в спил каждого ногтя, в изнемогающем взгляде. Я выдохнул – инфернальной заразой наполнился воздух вокруг. Любовь. Ты поравнялся со мной, вдохнул и обречено сел на подоконник, уставившись в лак перил. Вдруг повернул голову, ожёг взглядом. Протянул руку, и… - и я почувствовал, как ты вырвал из моей груди раскалённый ком сердца. И он, трепещущий, брызнул искристым соком на твои алые губы, просочился внутрь, полыхнул пламенем:
- Вадик…
И поплыли, понеслись в тумане розового марева дни.
Хлопок простыней, бархат кожи, прохлада ночей и губ. Страстность полдней и предзакатная духота вечеров. Заговорщицкий шёпот страниц под лампой и твои глаза за границей светового среза.
Время остановилось. Пределы пространства стёрлись. Любовь революционировала. Особа, коронованная вне времени, вне пространства, она не ждёт, когда ты откроешь двери, врывается, не вытерев ноги, бесчинствует и бушует, ломает и возводит, крушит хаос темноты и созидает гармонию света.
Был ноябрь. Как умалишённые без дела гуляли мы по расхристанным дорожкам в парке. Ели мороженое! Смеялись. Ты смеялся… Я невидимо обнимал тебя – ты не чувствовал это. Я незримо слизывал кофейно-сливочный ободок мороженого с твоих губ – ты чувствовал это. Я неслышно завораживал тебя заклинаниями ласк – и ты чувствовал это. Лакомиться тобой беспрепятственно я мог только глазами. У, мерзкие окуляры!.. Как же завидовало им моё тело, мои руки, мои губы. Зависть подстёгивала, и мы бежали, оттаивали под одеялом или в душе, наслаждаясь ленивым течением тепла в объятиях друг друга.
Когда мы, наконец, успокаивались, я ловил себя на мысли, что боюсь потерять тебя. Я думал: «Я усну, и ничего не будет: ни тебя, ни любви. Но я не хочу. Не хочу испытывать судьбу – не хочу закрывать глаза. Ведь однажды проснусь, и тебя не будет в этой комнате, в этом городе, на этой планете. Не будет… Не хочу. Не будет!.. Ужас. И как я могу спать, когда ты рядом? Как я могу так не любить тебя, чтобы не упиваться волшебством твоего дыхания, чтобы не чувствовать в каждом повороте смену фаз твоего невинного сна? Как могу я пропустить это таинство покоящегося сознания?» Да, я боялся, но глаза закрывались, и я терял тебя…
Сколько всего было…
Прошла зима, весна отцвела в полях, наступило лето.
Мы где-то на одиноком, забытом всеми пляже. Как дети – голенькие.
Я под капризным солнцем загорал. Ты купался.
Наплескавшись, вылез из воды, уставший и красивый, сел на покрывало рядом, стал вытираться.
Нужны ли счастью приторно-сладкие миражи воображения. Оставленное без работы природой, оно бездействовало. Природа сама воображение. И в это мгновение она причудливо воссоздавала красоту в твоем первозданном облике.
Я приподнялся, подсел ближе и, окунувшись в пахнувший речной водой затылок, сзади обнял тебя.
В роще раздался хруст веток и шорох листвы о брезент. Неожиданный хруст и зловещий шорох.
Я крепче прижал тебя к себе:
- Не двигайся и успокойся.
Ты мотнул головой – по плечам рассыпалась мокрая вязь волос.
Из рощи вышел какой-то мужичок с удочкой и в плаще, свободной рукой раздосадовано хлопнул себя по бедру:
- И тут эти голуби сидят! Ну, нигде не поудить! Простудитесь!!! Эй, слышите ли?! – крикнул он.
- Да, спасибо, - отозвался я, чуть повернув голову.
- Спасибо-спасибо, - забубнил он. – Только и делают, что говорят, а сами сидят, да… - пропало где-то в роще, - …морозят, - обернулось к берегу.
Мужичок ушел. Треском и говором, шорохом и тревогой рассеялся по роще. Мы засмеялись звонко. Ты засмеялся…
Однажды утром, когда я открыл глаза, то увидел, что ты лежишь на боку, подперев рукой голову, смотришь на меня и плачешь. Твои спутанные волосы змеились по подушке.
- Что случилось?
- Ничего…
- Почему же ты плачешь?
- Люблю тебя…
Так катились дни-жемчужины. Один за одним, складывались они в ожерелье месяцев, нанизываясь на прочную нить нашего счастья.
II.
Кажется мне, или, правда, темно,
Кажется мне, или дождь
По асфальтовым венам пустил мутную кровь
Из разверзнутых хлябей небес.
Кажется мне, что я скоро умру,
Кажется мне, от тоски,
От того, что тебя я все также люблю,
Но у черной гроба доски…
Тучи тяжело давили. Моросило. Над городом раскинулся полог из капель, заводского дыма и выхлопных газов. Полог из звенящей в ушах глухоты или общего затяжного, непрекращающегося гула города-улья: жужжало, стучало, ревело, молчало и ныло. Классический хаос убаюкивал.
И вот однажды я проснулся. Меня разбудил звонок в дверь. Было только десять вечера, но я устал и решил лечь пораньше. Вадик не должен был прийти – мы не договаривались. И все же это был он. Чудовищным призраком, видением, миражом.
С порога говорил какой-то мужчина, мокрый, с улицы, что-то странное, несвязное, говорил что-то непонятное, дикое и ужасающее:
- … на перекрестке…
«Что?»
- … здесь, неподалеку…
«Неподалеку?..»
Он мялся, мямлил, не открывая глаз, боясь увидеть мое лицо, и не видел, что я распластался у его ног, рухнувший и порушенный словами, которые уже не слышал, которые домыслил, которые доносились из опустошенного сердца: «Его нет!..»
- …ваш друг…
«Хватит! Я не хочу!!!»
- …лежит. Его сбила машина…
«Вон!!! – Стоп!..» – визг тормозов, и я раз и стаял по полу, обмяк. Тотчас очнулся, поднял голову, дышал тяжело.
- Адрес…
«Мой».
- …мы нашли…
«Вы его трогали?!!» - приподнялся на руках, ухватился за колыхающуюся полу пальто, рванул вниз.
- …у него… - оборвалось на полуслове. Тяжело повалилось рядом, - …в куртке…
«В зеленой…»
----
«В зеленой, с молнией. Он там, - бежал, захлебываясь мокрой воздушной патокой, дождем, слезами. – Ты здесь!..»
Споткнулся и неуклюже расстелился на асфальте рядом. Затаившись, мы неподвижно лежали. Ты в объятиях черного полиэтилена, я – под пестрым покрывалом взглядов, скривленных губ, шепотка толпы. Глупой бабой, бредовой, стояла она и шушукалась, готовая предательски подслушивать, тупо пялится на то, что дико, скандально, смешно и непонятно. Дура!..
А мы обнимали одну на двоих планету. Нашу, единственную, мы… обнимали…
…Он шел ко мне…
----
…Я пришел к нему через полгода.
Заляпанный жирной кладбищенской грязью стоял, опершись о негостепреимно-холодный гранит. Дышал апрелем и грустью серый небосвод. Моросило. Как тогда…
Вспомнил Вадика, лестницу, его глаза. Ноябрьские жемчужины дней, мороженое. Повис на плите, беззвучно, бесслезно.
Сзади подошла какая-то старушка, смиренно взялась за прутья оградки.
- Не убивайся так, милок. Смертные, - кашлянула, утерлась углом платка. – Да кем он тебе приходиться-то?
- Братом.
- Совсем молоденький, - вздохнула.
- Мы с ним так любили друг друга.
- Одна кровь…
- …одно сердце.
- Да…
Заковыляла по дорожке. Шла, останавливалась: там калиточку притворит, там прошлогоднюю листву смахнет.
Я догнал ее у ворот:
- Бабуля, вы тут это…
- Что, милок?
- Ну, за могилками присматриваете? Вы не могли бы… - я протянул ей деньги.
- Что ты, что ты. За могилкой пригляжу, а денег мне твоих вовек не надо. Ты, я вижу, от чистого сердца, а многие так суют: на, мол, возьми, старая, отработаешь. Не возьму. Иди с Богом.
Ушел.
Куда деть груз пустоты? Давит… Как растратить шарово-молниевую энергию безысходности? Жжет!.. Выжигает нутро ночами!.. И образ твой распадается в темноте на бесцветные крупицы далеких воспоминаний… А у них твое лицо. У каждой твое лицо. Твой запах. Твои глаза. Но тебя рядом нет. Галерея безликих ночей. Портреты плачущей темноты. Тьма.
III.
Вакуум требует заполнения, а душа, познавшая любовь и потерявшая ее, ждет продолжения. Заставляет тело метаться и искать, находить и наслаждаться, грешить против невозвратимого прошлого и предавать свои старые чувства ради новых молоденьких и мимолетных привязанностей.
Да, я не спал ночей, да, я страдал. Но «все пройдет, и это тоже». И все прошло. На смену чистоте познания первой любви пришли новые желания, и не всегда они были невинно-простодушны, как прежде. Да, я знаю это. Казалось, душу вывернули наизнанку и оставили так с язвами гниющих комплексов. Со временем я стал осознавать, что все, что было в моей жизни, то, что в моей незаслуживающей этого жизни был Вадик – все это врастает в зыбкую материю моего сознания и мыслится неотъемлемой частью меня.
Прошло два с половиной года с тех пор, как я познакомился с Вадиком, и уже полгода – как я потерял его тем дождливым октябрьским вечером. Душевные раны затянулись пленкой неизбежности, боль отступила, но тоска продолжала приходить по вечерам в мою квартиру. Садилась хозяйкой в кресло, в котором сидел и он когда-то, когда-то два с половиной года назад. Я тосковал. Но и к тоске со временем привыкаешь, и вот даже ее рядом нет, и ты дышишь спертым воздухом одиночества, без воспоминаний, в пустоте.
Но «все пройдет».
Развивалась индустрия SMS-знакомств и чатов. В поисках решил уйти в этот виртуальный мир. На экране высветилось: «Придумайте себе ник, имя, под которым вы будете появляться в чате». Высек как на скале в молчаливом эфире комбинацию «S», «V», «E», «T».
И был Svet мой ник.
Окунулся в вечные выяснения чьих-то отношений. Не затыкал уши – слушал. Нападали – отвечал. Но пошлость, совокупляясь с глупостью, ежеминутно рождает уродцев человеческой мысли, и недоношенные телом мозга, они представляют интерес разве для банок с формальдегидом. Терпел.
Смотрели и как на маленькое инопланетное чудовище, и как на изгоя (что было приятное), и как на неизлечимо больного, что бесило невыносимо. Был и мертвецом, и живой плотью, но ни разу человеком.
Сочувствие, неприятие, любопытство, безразличие сыпались комбинациями букв с экрана мобильного. Где-то в сознании вырастал образ многоликого чудовища-чата. Лающего и ластящегося, смотрящего преданными широко открытыми глазами и таящего за спиной камень всеобщего призрения.
Мир гей-чатов – клоака информационного организма, где от синтеза пошлости и глупости осталась одна глупость. Вечный поиск партнеров без лишних слов о высших материях. Ищут по возрасту, месту проживания, размеру. На один раз, на ночь, «на всю жизнь» пока не надоест.
Искал друга. Искал долго. Но нашел слишком быстро. Назвался Svet’ом. Пара SMS. Договорились о встрече, о получасовой встрече: он спешил куда-то. Притаились в эфирной тишине.
Была ранняя, чуть слякотная, как всегда суетная городская весна. Капризничала.
Ах! весна – время разоблачений и расцвета. Время раскаяния и распятья. Время любви…
Шел на встречу с «таинственным» Сергеем. Шел как на измену, как на предательство.
Над головой нависало серое сплошное полотно. Хлынуло. Я побежал к остановке. Но двести гильятиноподобных метров казнили мою непредусмотрительность без обжалования. Втиснулся в плотную массу взъерошенной толпы, пробрался под навес.
Промокли ноги. Женоподобное пальто в талию забеременело влагой: зачав от дождя, понесло. С винтовых волос капало…
Сергей выпрыгнул из донашивающей отдувающейся героини-маршрутки. Впорхнул в сушь остановки. Огляделся, поймал мой поношенный взгляд, с пренебрежением отвернулся. Манерно закурил.
Я узнал его: он сказал мне, как будет одет. Я, в общем, сделал то же самое, но меня вряд ли можно было узнать теперь. Я подошел ближе.
- Молодой человек! Осторожней! Ну, вообще, - отшатнулся он. Говорил, плохо скрывая свою манерность: по-особенному тянул предударные.
Он докурил сигарету, небрежно бросил окурок, полез в висящую на боку сумку. Достал сотовый, набрал номер и, суетно глядя по сторонам, ждал.
У меня из кармана зазвучало гордое пиано Грига. Сергей оглянулся, оглядел меня, но с пренебрежением отвернулся и продолжил ждать. Я достал телефон, посмотрел на экран и нажал соединение. Что-то щелкнуло в ухе:
- Ты где? – раздалось из трубки и в двух шагах.
- Здесь…
Сергей снова обернулся. Чуть приоткрыв рот, стоял и смотрел.
- Ну, привет, - опомнившись, произнес он. Небрежно бросил телефон в сумку.
Довольно улыбающемуся Сергею под зонтом было 26 лет. Мокрым цыпленком выглядел я. Гуляли, разговаривали о чем-то. Я пытался не показывать вида, что мне холодно и некомфортно. И только позже понял, что, на самом деле, это было не так. Мне было легко и уютно рядом с ним. Что-то располагало к разговору, и полчаса, отведенные стечением обстоятельств, незаметно кончились.
Дождь прошел. Выглянуло солнце.
- Ну, мне пора. Меня клиентка ждет, - сказал он и прыгнул в подошедший лайн.
То, что было потеряно в той дождливой октябрьской ночи, чудесным образом вернулось ко мне в этот затерявшийся в дождливом марте день.
----
Наконец природа разродилась здоровым плодом розовой весны.
Люди легко и без последствий разрешились от бремени одежд. Бережно уложили ее в люльки шкафов, убаюкали до наступления холодов, чтобы затем понести.
Мы с Сергеем договорились о второй встрече.
Была середина мая. Ласковый вечер плыл над городом. Мягко окунал станины домов в розоватые лучи предзакатного солнца.
Он ждал меня в парке. Футболка в обтяжку, расклешенные джинсы с низким поясом, черные очки, сумка через плечо. Суетно озирался, манерно курил.
- Ну наконец-то ты пришел. А то я уже устал стоять.
- Что так?
- На работе настоялся. Пошли, сядем где-нибудь.
Мы нашли свободную лавочку. Сели. Он надвинул очки на лоб.
- А кто ты по профессии? – поинтересовался я.
- Парикмахер.
Болтали. Сергей попросил меня принести ему коктейль. Я пошел в кафе неподалеку.
По-моему, даже со спины было заметно, что меня чуть-чуть пошатывало. Не знаю от чего: внутри ничего, кроме игривого «может быть, может быть» не было. Я был уверен - он смотрит мне вслед, и старался идти ровнее, но, кажется, от этого походка становилась еще более неуправляемой.
Я вернулся, принес коктейль.
Крышка щелкнула, внутри зашипело, рванулось наружу, брызнуло и затихло мокрыми пятнами в асфальтовой пыли.
- Вот, блядь! – нервно сказал Сергей, стряхивая капли в зелень травы.
- Ты… материшься?..
- Ну, иногда, - произнес он, мотнув головой. Солнцезащитные очки упали на глаза. – Поправь очки, пожалуйста, и достань, платок у меня в сумке, а то у меня руки мокрые.
Я как-то неумело водрузил очки на прежнее место, как-то неуклюже, перегнувшись через его колени, достал из сумки платок.
- Вот, держи.
Перекинув ногу через скамейку, Сергей оседлал ее. Пил коктейль, забавно кривлялся. Мимо проходила какая-то парочка, и кавалер стал откровенно пялиться на Сережку. Парочка прошла – Сергей вдогонку показал им язык. Я улыбнулся.
Он был с тонкими чертами лица – моложавый двадцатишестилетний юноша-переросток.
На траву упала холодная роса – мы попрощались.
Третье свидание было куда более близким. У него дома. Затянувшиеся сумерки сменились темнотой ночи, неуверенность первого поцелую – жаждой первого проникновения. Ласки были страстны и умелы. Движения отточены и уверенны. Кажется, любовь: высветится в сознании как на табло большими буквами, и сметешь задохнувшимся от восторга счастьем полмира.
Я проспал институт, он опоздал на работу.
Любовь… кажется.
Как-то, в редкие минуты ничегонеделания, заскучал. Скинул SMS: «Лови душу мою, душа моя. Нужна – держи ее крепче. Не нужна – отпусти на волю.
Зачем же было вам себе в меня влюблять?
Зачем не для меня сотворены вы – божество?!
Зачем так быстротечна мыслей томных прядь?
Зачем же вы не для меня, убожества?
Зачем мечты и хрупкие надежды?
Зачем стенания в тиши ночной?
Зачем оковы – мерзкие одежды?
Зачем же вы, увы, не мой?
В ответ: «Это что, признание в любви? Если так, то я согласная. Обоссаться!»
Передернуло. Поползли по мрамору души страхи и сомнения: любовь ли? Нет, кажется, любовь… Ведь прощу все, приму его любого. Но… вроде бы…
Тянулись дни. Бывал у него. Как всегда: вечерний просмотр фильмов от безделья, секс по инерции, сон как жизненная необходимость.
По ковру прыгали синие блики экрана. Дремала в полумраке комнаты мебель. В стекло двери глядел чернотой коридор. Недвижение в приходящем царстве сна. Я полулежал на диване. Сергей засыпал. Его голова покоилась на подушке у меня на коленях. Я неудачно повернулся – его глаза открылись, попали в плен бессмысленного экрана. Он моргнул: раз…
- Можно я обниму тебя, мой милый, - мурлыкнул в ушко.
- Ну да, - как-то недоуменно снизу, с колен.
Руки лианами обвили его, прижали крепче, но обеспочвенные холодностью, обесчувствели. Я наклонился, губы поцеловали гладкую щеку. Он моргнул: раз, два…
- Что? – не повернул голову, не требовал ответа, не переставал смотреть телевизор. Моргнул: раз, два; раз, два; раз…
«Почему ты холоден со мной?
Сейчас ты почиешь в моих объятьях глыбой льда, и ничто не шелохнется в твоей груди. Ни мои слезы, ни мой смех не могут растопить твое сердце. Ты – чистый лед, и Антарктида – сердце Сахары по сравнению с тобой. Тебе под силу все, ты бездушный. Убей мою любовь. Рука твоя не дрогнет, я знаю. А как бы хотелось заблуждаться… Соври, что любишь! Даже эту горькую пилюлю обмана я бы проглотил. Лишь шпаги я глотать не умею: не умею заставить себя поверить, что ты меня не любишь. Соври… и ты тотчас умрешь. Хотя ты сделал это до меня. И я не собираясь тебя хоронить: ухожу. Дарю тебе счастье быть свободным. И даже обещаю не предавать тебя земле моей памяти.
Мертва ли ты, моя любовь? Увы…»
Долго не мог уснуть, ворочался. Он уснул сразу, раскинул руки, одной во сне нежно обнял меня. Сон поработил сознание, пришел, тяжело ступая.
В душе как в опустевшем кинозале выключают свет: вот все уходят, становится тихо, наконец гаснут квадраты ламп, и я растворяюсь в вязкой пустоте. Меня нет. Свет гаснет.
Проснулся разбитый. Сергей в футболке до колен ходил по комнате.
«Подойди ко мне, посмотри на меня. Видишь я дрожу… Нет, не прикасайся! Мне не холодно. Это от того, что я ощущаю твою плоть рядом со своей, от того, что ты вообще на этой планете, от того, что ты в моей жизни.
Я кровоточу соком желания и изнываю под твоим взглядом. Как я хочу тебя! Видишь, как нега разливается по моему телу от одного твоего взгляда. Посмотри на меня… Не отворачивайся!.. Дрянь!!!»
- Сереж, зачем я вообще тебе нужен?
- Тебя что-то не устраивает?
Больше мы не виделись.
В этот день я до самого вечера бродил по городу. Пострадавший от заката, в кровоподтеках стоял он, постаревший – жалкое подобие моего истерзанного бархатного наощупь лоскутного сердца.
Я стоял на мосту. Пробегали мимо легковушки, покачиваясь, ползли автобусы.
Я стоял, облокотившись на перила. Что-то глядело на меня своим подбитым смеющимся глазом из-за горизонта, отражалось в реке, плыло вперемежку с листьями ив.
Река – будущее, сумерки – настоящее, солнце – невозвратимое прошлое. Помню тебя, мое солнце, стремлюсь к тебе…
И свет от заката поплыл по течению…
|
