Серафим Степаныч
– Серафим Степаныч, вы в порядке? – секретарша испуганно посмотрела на побледневшее лицо директора птицефабрики Имени 8 Марта Серафима Степановича Роняшко.
Серафим Степанович сделал попытку ослабить галстук – черный в желтую крапинку, купленный его женой толи на рынке в Перми, толи в магазине в Сочи – для работы и, вдруг, задыхаясь, схватился за горло.
Секретарша шарахнулась из кабинета, а когда ворвалась назад, со стаканом в руках, Серафим Степаныч был уже мертв.
Панихиду сыграли скромно, но со вкусом. Серафим Степаныч даже не понял, что ему нравится больше – толи встреча со многими, давно не виденными, почти забытыми родственниками, то ли оркестр с золотыми трубами. Серафим Степаныч сидел за столом и хотел уж, было, задушевно затянуть какую-нибудь песню, забыв, что на поминках не поют, да и то что он сам-то и есть окойник. Тогда Серафим Степаныч взгрустнул, вспомнив это, и ничего не оставалось ему, как только сидеть столбом, что свадебный генерал, и поглядывать на жующих пресных родственников. Однако, встреча их была не долгой. Откуда-то сверху, вдруг, спустился белый картинный ангел; махая крылышками, он схватил Серафима Степановича за тощую прядку на макушке (так лелеемую женой его дорогими французскими бальзамами и шампунями, еще при жизни), и потянул за собой наверх, на небо.
Серафим Степаныч попытался, было, сопротивляться, но не смог, он очутился вдруг неожиданно легким, что надувной шарик. Еще кое что: чем выше они поднимались, тем веселее и легче на душе становилось у Серафима Степаныча. Наконец, залетев так высоко, что земли вовсе не стало видно, ангел подбросил блаженно и буцнул Серафима Степаныча ногой. Серафим Степаныч полетел в воздухе, описывая кривую дугу, пока не встретился с другой бутцой...
Директору птицефабрики никогда еще не было так легко и приятно, как теперь, от этих соприкосновений. Перед глазами мелькнул амбар с пыльным старьем – из детства – в который вечно, почему-то, тянуло маленького Серафима Степаныча, пролетел перед глазами золотой лучик света, падающий из немытого, покрытого трамвайной пылью домашнего окна, какие-то волосики и ворсинки, парящие в этом лучике, освещенная светом мягкая асфальтовая дорожка у школы, покрытая узором колышущихся теней, и еще много чего...
А игроки, меж тем, разошлись не на шутку: выписывая головокружительные пируэты и «вертушки» в воздухе, дергая, дрыгая головами, пятками и коленями, падая и тут же вскакивая, они буцали Серафима Степаныча с таким азартом, и искренней силой, что тот забывал самого себя.
– Не покалечить бы кого из божественных – испуганно думал Серафим Степаныч, летя в неведанном ему пространстве.
– Кли-ко! – возопил, наконец, один из ангелов и, состыковав ладошки – сотворил баскетбольную мудру тайм-аута; уселся верхом на мяч. Другой ангел попытался тут-же выбить Серафима Степановича из-под него, но ангел №1 успел среагировать и вдавился в мяч своей мягкой частью, причем так сильно, что лицо Серафима Степановича приняло другой оборот – рот поплыл, а глаза разъехались в разные стороны.
Не смотря на гримасу, теперь только смог он хорошенько разглядеть играющих. Да, это были обыкновенные ангелы, лет по двеннадцать каждый, в широких футбольных белых трусах, те самые ангелы, с колечками над головами, какими мы и привыкли их видеть, смакуя взорами плесень церковных потолков – естественно, все они были – кучерявые блондины. Их было четверо.
– О-о-ой... – заныл мяч из-под святых телес футболиста. – Я долго еще буду мячом?
Тот, что сидел сверху, довольно хмыкнул:
– Как наиграемся, так и отпустим, а что?
– Да так, ничего, – Роняшко попытался сделать директорское лицо, – Неудобно, просто, как-то...
– Как хочешь – довольно безразлично сказал футболист, быстро поднялся, высоко подбросил и пнул мяч с такой белокрылой дурью, что Серафим Степаныч засвистал в воздухе как шрапнель.
Летел он долго. Так долго, что всю свою жизнь успел заново вспомнить, и уже, кажется, и забыть. А, меж тем, чем дольше он летел, тем тяжелее и угрюмее на душе его становилось. Выплыли откуда-то из немытых глубин мрачные, ужасные мысли. Вспомнилась взрывом петарды испуганная до полусмерти старушка, вспомнилась кошка, ради смеха сброшенная с крыши шестнадцатого этажа... И от этого так накатило… что захотелось покончить с собой… Совсем тяжело и муторно стало Серафиму Степановичу. Короче, шлепнулся он в какую-то горячую жижу будучи уже совсем не мячом, а тяжелым металлическим шариком, усеянным острыми шипами.
– Какого беса?! – заорал на него бес, схватил и шмякнул им другого беса, мозги которого разлетелись, брызгами крови испачкав и без того грязный пол.
– Откуда?! – остервенело орал на него бес. – Имя?!!
– Мое? – хлопая испуганными глазами, тем не менее, нашелся Серафим Степаныч, привычно «включив тупаря».
Хоть и мельком, но успел уже оценить окружающую его обстановку: в мрачном помещении булькали кругом расплавленной сталью раскаленные, неописуемых размеров емкости, стоял остервенелый ор, и было, в целом, очень жарко. Все это напоминало Серафиму Степанычу будний день цеха металлургического завода, в котором, по молодости Серафим Степаныч был на экскурсии. Взмокшие орущие чумазые лица и невыносимо горячий, пышущий жаром воздух, от которого Серафим Степаныч чуть не спекся тогда, вобщем, вылитый сталепрокатный цех.
– Им-я-я-я!!! – вытаращил белые зенки чумазый бес и так сдавил стальной ладонью Серафима Степаныча, что где-то у него, кажется, в мозгах, затрещало.
Роняшко быстро затараторил: – Так-так-так... Имя-имя-имя-имя... – заблымал он глазами, вспоминая свое имя, но... Он его, это же надо! Свое имя! Он его… напрочь забыл!
– И-и-и-мя-я-я… – заныл, пуская слюни, Серафим Степаныч. – Я его-о-о... кажется... забы-ы-ыл... Господи!..
– Что?!! – бес чуть не выронил на Серафима Степановича свои покрасневшие блюдца. – Что ты сказал?!
– Г-г-г-господи... – стал заикаться Роняшко. Вобще, что за бюрократия? – затараторил еще сильней от испуга Серафим Степаныч. – Зачем вам мое имя? Я вот шарик теперь с шипами, об который вы, кстати сказать, руку поранили – Серафим Степаныч указал, вывернув свои глазки, на истекающую кровью бесовскую длань.
Издав вопль, от которого, содрогнулась, наверное, вся вселенная, бес так швырнул Серафима Степаныча, что тот в полете едва не раскалился до красна об атмосферу, пока не сбил кокос и не рухнул на землю вместе с ним.
Под пальмой восседало два золотых, высоких, осанистых существа.
– Как мир Богов средь черных уний, Спускавшихся из белых вод...
– Безбрежен мир… – отвечал первому другой.
Они вели беседу.
– Вы кто, ребята? – спросил, сам не зная как, Серафим Степаныч.
Первый удивленно глянул на него с высоты. – Я Аристарх, а это – Састрихид, – он указал голубыми глазами на сидящего рядом.
– Давай его съедим – спокойно предложил второй. – Смотри, какое диво – сказал он, повертев Серафима Степаныча в руке.
– О, щедрый питикатрус... Какой сладчайший плод…
– Питикатрус это кто? Что? Кокос? – замлевшим голосом спросил Серафим Степаныч (то-ли от тропического зноя, то-ли от приятного, солоноватого на запах океанского бриза (волны «шуршали» неподалеку)), а может от убаюкивающей беседы, или, вернее, чтения этих двоих – впрочем, они даже не читали, а скорее – тихонечко пели, казалось, какую-то колыбельную умиротворяющую песню, вобщем, от всего этого – Серафима Степаныча нестерпимо потянуло в сон.
– О, чистый плод... – пропел, кажется, Састрихид, – Я в предвкушеньи открываю рот...
Он разинул огромный зев и Серафим Степаныч невольно зажмурился, хоть и осознал, вдруг, – быть съеденным богами, – великая честь, и еще заметил, что рот бога не ведал кариеса.
– Стой, Састрихид, – легким вскриком оборвала золотого блондинка в тунике. – Отдай его лучше мне.
– О-о-о... Исполнительница желаний – голливудская улыбка блестнула на устах Састрихида. – Ты как всегда во-время... – и Серафим Степаныч был мягко передан в руки девушки.
– Привет, меня зовут Куча, – сказала блондинка, поднеся Серафима Степаныча к самому уху, как мобильный телефон. – Можешь загадать на последок любое желание.
– У меня не желание, а вопрос, – очень силясь, из последних сил борясь со сном, промлел в девичье ухо Серафим Степаныч. – Вот вы меня сейчас съедите… и куда я все таки попаду? В ад, или в рай?.. Хочу знать…
– В смысле?.. – искренне удивилась блондинка. – Ты и там и там уже был. Пора возвращаться...
– Как? Был? Как был? – Серафим Степаныч даже проснулся на миг. – Да я ж так... Мимоходом, что-ли, проездом... заглядывал!
– Проездом?.. – проговорила красавица в тунике. – Да ты в наших краях уже десять лет… если по-вашим, земным. Пора и честь знать – улыбнулась она.
– Де-ся-ть лет?!
– Ладно, вопрос не считается, теперь желание... – тонкие дуги бровей ее высоко поднялись.
Летаргия так накинулась на Серафима Степаныча, что последнее услышанное им от Кучи, донеслось уже откуда-то из теплых, уютнейших глубин сна.
– Хочу обратно на птицефабрику… – с неимоверным усилием в голосе пропел Серафим Степанович, и «вырубился» окончательно.
Тело его так капитально затекло… Так капитально… И, потому, первое, что он с удовольствием сделал, когда, наконец-то, пришел в себя – божественно-сладчайше потянулся, расправляя и встряхивая пушистые желтые крылышки...
|
