Зина-Гу.
Зине-гу и всем тем, кто, обитая в собственном
изумительном мире все же иногда приглашает нас стать
их гостем.
Зимой 93го я все же решил сделать то, о чем думал последние 10 лет. Я написал заявление, что хочу переехать в дом престарелых. Я ветеран войны, дважды Герой Советского Союза и обладатель огромного множества наград за заслуги перед отечеством. Так что, несмотря на трудные для страны времена, уже через несколько дней мне сообщили о том, что для меня приготовлена лучшая комната в районном доме престарелых. Оставалось только пройти медосмотр, подписать дарственную, да уладить еще кое-какие формальности. Не могу сказать, чтобы мне было очень грустно покидать дом – за свою жизнь я нигде подолгу не задерживался, да и друзей у меня не было, но все же я успел привязаться к этому городу, к его неторопливой уютной жизни. Я приехал в Несвиж сразу, после того как ушел в отставку, приехал сюда прямо из Восточного Берлина. Здесь когда-то жили мои родственники, и в детстве я, бывало, гостил у них. Я знал, что врядли кто-то из них все еще живет тут, но это место казалось мне единственной родиной, куда хотелось вернуться. Я надеялся встретить здесь любовь или хотя бы друга, но, как и всю свою взрослую жизнь, я был тут совершенно один. Мои соседи, несмотря на то, что мы жили рядом уже 20 лет, все еще считали меня чужаком и за глаза называли немцем. Я не знаю, почему люди всегда сторонились меня: я был красив, у меня всегда было достаточно денег и связей, женщины в Берлине краснели при встрече со мной и писали мне любовные записки, но всегда только инкогнито и никогда ни одна из них не приблизилась ко мне. Я не знал никакой женской ласки, кроме продажной. Даже моя мать, которая любила хвастать всем моими достижениями в учебе и спорте, которая души во мне не чаяла и готова была часами говорить обо мне со своими подругами, даже она никогда не притрагивалась ко мне без надобности. И в то же время зацеловывала моих, по ее же словам нерадивых братьев. В молодости я гордился этим своим «врожденным превосходством», и временами даже демонстрировал его окружению. Я много достиг благодаря этому – на фронте, после войны в Берлине, даже здесь в Несвиже. Люди, какие бы поста они не занимали, каким бы авторитетом не пользовались, всегда, как бы заискивали передо мной, а то и боялись меня. Лишь с годами ко мне пришло осознание того, насколько я несчастен, но как я не пытался наладить отношения с людьми, к моему великому разочарованию обнаруживал, что навык общения с окружающими для меня безвозвратно утерян. Последние годы я просто плыл по течению жизни, предвкушая грядущий конец. Но он все не приходил. И вот я решил сделать последнюю попытку сблизиться с кем-либо. Мои соседи были плотно облеплены родственными и дружескими связями, им явно было не до того, чтобы на старости лет обзаводиться другом, тем более, таким как я: старым, меланхоличным философом, который к тому же никудышный собеседник. Поэтому я выбрал идеальное с моей точки зрения место для осуществления моей последней мечты – дом престарелых.
……………………………………………………………………………………………………
Я сидел в больничном коридоре и ждал своей очереди на прием к хирургу. Эта суета перед переездом совсем меня измотала и, возможно, впервые в жизни я почувствовал груз прожитых лет на своих плечах. Меня окружало множество пожилых людей, они болтали друг с другом, в основном жалуясь собеседникам на жизнь, власть, здоровье, скорбя о гибели былого государства. Я с интересом наблюдал за тем, как они стремились за минимальный промежуток времени высказать друг другу максимально возможный пласт информации. Каждому не было дела до того, с кем они разговаривают и как реагируют на их речь. Некоторые умудрялись разговаривать с двумя людьми одновременно, причем их роли не делились на ораторов и слушателей: все говорили и слушали одновременно. И хотя каждую минуту хоть кто-то жаловался на то, что очередь движется слишком медленно, в их глазах читалось непритворное разочарование по поводу того, что медсестра называла их фамилию, и им все-таки приходилось следовать в кабинет. Зато когда они выходили от врача они тут же выкладывали сидящим в очереди все свои болезни, в мельчайших подробностях описывали симптомы и, как правило, оставались еще на часа два-три. Несколько раз кто-то заговаривал и со мной, но по каким-то причинам быстро находил мне замену. У меня уже начала кружится голова от этой суеты как, вдруг, все на мгновение замолкли и обратили свои взгляды к выходу. Едва я успел последовать их примеру, как мимо меня в припрыжку проскакала довольно- таки пожилая дама лет эдак 60-ти.
От удивления я чуть было не свалился с лавки! Но моих соседей по коридору эта картина совсем не впечатлила, и едва бабка коснулась дверной ручки кабинета все, как по команде начали орать: « В очередь!!!», « Ишь, ты деловая нашлась!», и т.д.
В ответ, на что удивительная старушка смешно надула губы, и очень кокетливо уведомила нас о том, что очень спешит. И тут коридор, а именно женская его половина, просто взорвалась.
Бабы орали, топали ногами, оскорбляли бедную, по-детски наивную бабульку, всякими ругательствами и матерились на чем свет стоит. Это, видимо, продолжалось бы вечно, но тут дверь кабинета открылась, и молодой хирург закричал: « Хватит! Разошлись». Потом усталым взглядом уперся в зачинщицу беспорядка, которая стояла вся красная и тупо смотрела в пол: «Присядьте, пока, Зинаида, я Вас позову». Зинаида вежливо улыбнулась и направилась к единственному свободному месту - рядом со мной. Она аккуратно присела на самый край скамейки. Проводив свою жертву взглядом, пациенты вновь продолжили свои оживленные беседы, и не осмеливаясь сомневаться в правильности реакции хирурга, больше не говорили ничего этой странной особе. Она же сидела и тихонько всхлипывала, хотя слез на ее глазах я не видел. От нее сильно пахло старомодными духами, и запах этот пробуждал во мне тоску по тем временам, когда такие ароматы говорили о некой элитарности особы, от которой они исходили.
Я думал о том, где она могла еще достать такие духи, и рассматривал ее наряд. Она была одета так, как не была одета ни одна женщина в этой больнице, да и, пожалуй, во всем городе. На ней было черное шифоновое платье, из-под которого торчали накрахмаленные подъюбники, легкое коричневое пальто, шарф из какой-то нежной ткани; она заколола свои седые волосы высоко
и намерено небрежно, как поступали дамы в Берлине, и только обшарпанные, драные сапоги выдавали в ней пожилую жительницу Несвижа начала 90-ых. Видимо я слишком беспардонно разглядывал ее, чем и привлек на себя ее внимание. «А вы не сапожник?» - спросила она наигранно томным голосом. «Что, простите?». «Не извиняйтесь, в этом городе никто никогда, никого не слышит. Я спросила, не сапожник ли Вы. Вы так смотрели на мою обувь, что я решила будто вы сапожник». « Нет, ну что Вы». «Очень жаль, ведь я хотела починить сапоги к приезду Ганса, а в этом городе, как назло нет ни одного приличного сапожника!» «К приезду кого?» « Ганса, вы, что не знаете Ганса?» «А, нет, нет…Я не знаю Ганса.»
В этот момент двери кабинета открылись, и медсестра раздраженно прокричала: « Гу Зинаида, проходите!». Моя странная собеседница поднялась и с легкостью двадцатилетней девицы «поплыла» к кабинету. За расстояние в пару метров она несколько раз обернулась, улыбнулась мне, и даже подмигнула. Я как завороженный наблюдал за этой не укладывающейся у меня в голове картиной; но меня быстро вернул на землю мужик, сидящий около меня. «Ну, знаете... Такая старушенция, а блядь блядью». От него несло алкоголем и луком, и я тут же заскучал по запаху старушкиных духов. «Мужчина, здесь же дети!»- возмутилась учительница местной школы, сидевшая в окружении целой толпы шустрых ребятишек. «Да и вообще, грешно так с больными, она же сумасшедшая, Ты же знаешь. Совсем уже совесть отпил!» завопила бабка, которая 10 минут назад поносила «больную» на чем свет стоит. Коридор мгновенно разделился на две команды – в поддержку учительницы и скандальной бабы, и в защиту мужика, и вновь поднялся невыносимый ор и хаос, в котором, никто, кроме меня, не заметил, как в дверях кабинета в сопровождении хирурга, появилась маленькая, сияющая улыбкой старушка. Она искренне поблагодарила врача, пристально и пронизывающе посмотрела мне в глаза, и, не обращая внимания на сидящих в коридоре направилась к выходу.
……………………………………………………………………………………………………….
Несколько недель прошло с тех пор, как я поселился в доме престарелых. Это было примилейшее местечко. Небольшой загородный пансионатик, окруженный зимним лесом.… Здесь ничего не напоминало о всеобщей разрухе царившей в Несвиже. Мед персонал (в основном - очень приятные молодые медсестры), был приветлив и доброжелателен. Моя комната меня вполне устраивала, т.к. хотя и не была большой, но зато, была весьма уютна, и окнами выходила на дорогу, уходящую вглубь леса, что мне необычайно нравилось. Моими соседями оказались прошлые деятели культуры и науки, люди высокообразованные, интеллигентные и хотя завести преданного друга среди них я не сумел, но мы много беседовали, и, пожалуй, впервые в жизни я чувствовал себя «своим среди своих». Время тянулось здесь медленно, как-то вязко, но отнюдь не скучно. Персонал развлекал нас различными мероприятиями, к нам приезжали артисты, и т.д. Новости о кризисе в Москве, о чеченской войне просачивались сюда, сквозь экраны телевизоров, но никого особо не волновали - слишком уж далеким казался тот мир от нашего последнего пристанища.
Однажды зимним утром, к воротам пансионата подъехала грузовая машина, что могло означать только одно - у нас прибавление. «Странно, а говорили, мест нету» - подумал я. «Наверное «шишка» какая-то»- словно прочитав мои мысли, прокомментировал сосед. Он зашел ко мне «перекинуться в картишки» перед завтраком, и застал меня за моим обычным занятием- наблюдением из окна. И теперь мы оба наблюдали за тем, как грузчики таскают разный хлам из машины, количество которого однозначно свидетельствовало о том, что новенький- женщина. Потом к воротам подъехала черная волга, и пожилой водитель направился к правой двери. Открыв дверь, и протянув руку, он сразу чуть было не получил, внезапно высунувшимся и открывшимся зонтом по лицу. Мое сердце вдруг бешено заколотилось, вернувшись из Берлина я наблюдал подобный пафос лишь однажды - ожидая приема к хирургу в поликлинике.
И тот день, воистину изменил мою жизнь! Вопреки моим представлениям о себе самом, как о человеке сдержанном и равнодушном эта старушка в больнице не только не оставила меня равнодушным, она наоборот разбудила в моей душе неведомые до селе чувства. Моя прежняя картина мира рухнула, рухнули мои представления о красоте, молодости, женственности. Но хуже всего, рухнула моя четкая убежденность в том, что моя жизнь была прожита не зря, что я много достиг, и многое повидал.
Все, по сравнению, с этой волшебной старушкой казалось тогда однотипным, серым и мелочным. Мне было больно осознавать, что я тоже часть очереди, часть серой клокочущей массы, пусть и самая культурная ее часть. Какая разница! Я ничего не знаю про Ганса, и этого достаточно, чтобы этот ангел, в обличье старухи, стал дарить свой свет кому-то другому, но нет - она подмигнула мне! Чего стоят все мои ордена и награды, мое звание, если я не могу починить сапоги самому светлому и чистому человеку из всех встреченных мною?! И чего стоит этот мир, если человека, который одним движением глаз способен разбить все иллюзии, мы зовем сумасшедшим; и ругаем его, на чем свет стоит только оттого, что у него нет времени торчать 6 часов в больничной очереди? Но так я думал тогда, и дорого поплатился за это, у меня поднялось давление, я потерял сон и аппетит, и из-за собственной рассеянности, чуть было не упустил последнее место в доме престарелых. Разрешив все трудности, я твердо решил, не думать о ней больше, и потихоньку все вернулось не круги своя. Но Бог смеется надо мной!!!
Я весь в холодном поту стою около окна, а она под старомодным зонтом приближается легкой и уверенной походкой к моему последнему приюту, чтобы остаться здесь навсегда. И мне больше некуда бежать. «Смотри какая… – удивленно пробормотал сосед, - ладно пойду нашим скажу, а Ты спускайся потиху в столовую». «Нет, я, пожалуй, не пойду что-то мне не хорошо».
«Ладно, сам смотри».
Три дня я не покидал комнаты, меня и в самом деле начало лихорадить. Мне назначили сиделку, а навещать меня запретили. Я был этому рад, т.к. я не хотел ничего слышать о «новенькой». Я не могу объяснить словами причину своей паники и такой трусливой реакции, просто я не мог уместить это все в своей голове. Я понимал, что вечно нельзя скрываться от судьбы и от себя, и что если я только не умру в ближайшие несколько дней, нам все же предстоит встретиться. И я боялся этой встречи как мальчишка, мне было жутко осознавать, что какая-то сумасшедшая может в самом конце моей жизни пустить все «под откос». Но еще страшнее было думать о том, что она вовсе не собирается этого делать, ведь я прекрасно понимал, что я сам все себе нафантазировал, накрутил, за неимением свежих впечатлений. Другой, на моем месте, даже не обратил бы внимания на нее, но для меня встреча с ней была знаком, долгожданным настоящим Событием. А сейчас она где-то здесь, совсем рядом, бродит в этих стенах, что-то напевая…
…………………………………………………………………………………………………………..
На третий день мою милую, молодую сиделку заменил Степаныч – гардеробщик. Девушка покинула меня, т.к. в наблюдении я больше не нуждался, но Степаныч нашел этот шаг весьма опрометчивым, и решил заменить мне сиделку. Хотя на самом деле ему просто было скучно, ведь все уехали в Несвиж на Новогодние представления.
Степаныч не минуты не медля, решил добить меня рассказом о вновь прибывшей.
«Зинка, новенькая наша. Ой, и чудная баба, совсем спятила! Знавал я ее в молодости. Она дочкой была у председателя парткомбюро. Мы с парнями пошли к нему общежитие просить; после войны Несвиж приехали отстраивать. А она секретаршей у него была. Мы ее как увидели так и ахнули….Ох, и краса…Она «Вам чего?»- спрашивает, а мы стоим, как истуканы слова сказать не можем. Она смеется, ведет нас к отцу. А вечером мы решили ее у крыльца караулить, все вчетвером, и провожать до дому. Пришли, смотрим, а там парней стоит человек десять и все ее ждут. А она гордая была, только с отцом ходила, никому не отдавала предпочтения. А потом этот появился немец, Ганс, кажется, и свел нашу девку. Он, это, во время войны был как немецкий еврей в одном из концлагерей, потом наши его освободили, выходили, да, говорят, завербовали. Так Зинкин папа готовил его, чтоб он поехал туда, в Германию, и что-то там разнюхал. Так он с Зиной и сошелся. Вернусь, говорит, поженимся. И уехал. А там, Бог его знает, что: встретил кого, умер, не знаю...Но только не вернулся он. А Зинка ждала. Ни с кем так и не сошлась больше, только и твердила, мол, скоро приедет. Говорят, отец ее получал какие-то письма из Германии, может и от этого, кто теперь скажет. Только дочке он не говорил ничего, жалел, наверное. А она спустя лет десять совсем извелась, работать больше не могла. Отец ее содержал, а как он помер брат взял ее на свое содержание, до сих пор о ней печется, вот и сюда определил...»
И еще несколько минут я слушал самую трогательную и красивую историю в моей жизни, а уже этим вечером я вышел из комнаты.
,,,,,,,,,,,,,,,,,.............................................................................................................................................
Она сидела на диване в окружении других женщин и смотрела телевизор. Как же она не похожа на них! Насколько десятков лет она их моложе, несмотря на то, что морщин у них поровну. А как блестят глаза, и этот румянец...
Я так и замер у входа в зал меня окликнули, предлагая сесть, и это привлекло ее внимание. Она посмотрела на меня и улыбнулась, нежно, но так как будто она видит меня впервые. Она меня не узнала.
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
В преддверии Нового года у нас царила настоящая суматоха. Мы решили устроить настоящий праздник - все понимали, что для каждого он может стать последним. Каждый был занят своим делом. Мне, как самому высокому мужчине, поручили вешать самодельные гирлянды и снежинки на стены, Зина сервировала столы. Здесь люди относились к ней без предубеждений. Она стала странным членом пашей пожилой семьи, и пользовалась достаточным уважением. Это подействовало на нее весьма ободряюще, и теперь мы имели счастье каждый день наблюдать показы мод 50ых годов.
Я общался с ней не больше, чем с остальными женщинами, а значит, не общался вовсе. Но я решил все поменять на Новый год. Я съездил в город и приобрел неплохой подарок, а также букет самых прекрасных роз в городе.
Праздник получился великолепным, мы радовались, как дети. А сразу после12 я набрался смелости и вручил Зине подарок, она была очень рада, как мне показалась. Шампанское сделала меня вновь 30ти летним наглецом, и я пригласил ее на танец. Мы танцевали всю ночь напролет, еще долго после того, как последний человек покинул зал, и как затихла последняя песня. Она так легко двигалась, да и я ни разу не вспомнил про свой ревматизм, схвативший меня накануне праздников. Потом я молча проводил ее до комнаты, она смотрела на меня с благодарностью в глазах, а я разгоряченный готов был прыгать до потолка от радости.
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
Всю зиму, а потом и начало весны мы с Зиной не расставались, гуляли по лесу, болтали часами напролет. Иногда она брала меня под руку, и я готов поклясться, что таких ощущений я не испытывал не с одной из женщин.
Я не назвал бы ее сумасшедшей, скорее наоборот, ее разум не был отягощен мусором ненужной информации. Она говорила только о важном. Но в ее, а теперь и в моем мире, было столько важного, того, что непременно надо успеть сказать, что мы практически не замолкали. Иногда, когда наступала странная для нас тишина, мы сначала слушали ее, а потом смеялись.
Я не хочу подробно описывать это волшебное время, т.к. боюсь обесценивать его словами; сейчас, когда я сижу здесь, совершенно один, я смотрю на эту дорогу уходящую в глубь леса и понимаю, что эти воспоминания - это то единственное, что останется со мной навсегда, и при жизни, и после нее. И я делаю то, чего не позволял себе с раннего детства - я плачу.
....................................................................................................................................................................
В начале апреля навестить Зину приехала жена ее брата. Зина предупреждала меня о том, что мы не сможем встретиться в этот день. Она очень волновалась, т.к. боялась этой женщины. Жена брата всю жизнь настаивала на том, чтобы сдать Зинаиду в дом сумасшедших, она очень злилась из-за того, что муж тратит столько денег на бестолковую сестру.
Вот и тогда эта женщина поссорилась с Зиной. И соседка слышала, как она сказала Зине о том, что Ганс вскоре после возвращения в Германию женился на немке, и, что отец и брат Зины знали об это, но не хотели ей говорить.
Зина, моя бедная Зина не смогла этого вынести. Этой ночью у нее случился инсульт.
Три дня она не приходила в себя. Три дня я провел возле ее кровати, держа ее за руку.
На третий день она открыла глаза, обвела комнату взглядом и остановила его на мне.
«Ганс, любимый, наконец-то Ты вернулся»
Сам не знаю, что нашло тогда на меня: -«Да, милая, и я теперь навсегда»
Она улыбнулась, так ласково...и все на этом.
...........................................................................................................................................................
Их было двое: она- прекрасная молодая девушка в черном шифоновом платье, лежала на кровати и гладила кудри молодому офицеру, который стоя на коленях, рыдал, уткнувшись лицом в простынь, рыдал от радости, что все же успел.
|
