Я проснулась в канаве. Так случилось, что вчера мне стало плохо прямо на улице, но все подумали, что я пьяна, и никто не подошёл. Когда обморок обратился в сон, я не знаю: возможно, сразу – со мной так бывало иногда, - но скорей всего, ближе к ночи, потому что я почти не замёрзла. Во время приступов, которые происходили три-четыре раза в месяц, моё тело разогревалось градусов до сорока, и жар не сходил, пока обморок не кончался. Наверное, это было опасно для здоровья, вернее, для жизни, но к врачам я не обращалась: не потому что не верила им или мне нечем было заплатить, но потому, что не встречала ещё человека, поверившего мне.
Всё началось года три назад, когда муж подарил мне на День защиты животных маленького рыжего лисёнка. Живого! Я понятия не имела, что с ним делать, и начала воспитывать, как собаку. Лисёнок оказался лисой, ласковой и игривой, точно котёнок, так что порой я вообще забывала, кого же кормлю и балую: хищницу, которую вскорости стоит опасаться, друга, который никогда не подведёт, или пушистую забаву, годную лишь для игр. Детей у меня не было: сначала не хотели, потом не смогли. Я бодрилась и держалась, уверяя знакомых, что "мне и не надо!", но мне было надо, и по ночам я иногда плакала. Почему, думала я, всё так неправильно?! Почему у кого-то двое, а у меня ни одного? Чем я хуже? Что не так?! И корила себя за то, что слишком долго ждала.
Рыжая подружка пришлась очень кстати. Через полгода она уже узнавала меня по запаху: будь то мой естественный или искусственный, парфюмный аромат. Я назвала её Лиза: ничего более оригинального мне в голову не пришло. Я выводила её гулять в наморднике, потому что она норовила укусить каждую из рычащих на неё собак. Благовоспитанные псы, те, что при хозяевах, нетерпеливо перебирали лапами и срывались на обиженный визг от невозможности цапнуть Лизу за хвост. Псы, не отягощённые манерами, бешено лаяли и норовили цапнуть за ногу меня. Так что вскоре я перестала надевать на свою защитницу намордник и выгуливала её исключительно вечерами, когда и те, и другие собаки были настроены более миролюбиво по причине сытости или усталости. Ну, и то, что Лиза не давала им спуску, тоже сыграло не последнюю роль в достижении "консенсуса"!
Так, в прогулках и обучениях, прошёл год. Лисичка оказалась на удивление способной ученицей: она знала и выполняла все собачьи команды, находила заброшенный неведомо куда предмет, приносила его мне и собирала хвостом пыль с земли в ожидании награды. Награда никогда не запаздывала: Лизавета питалась хорошо. Мы стали настоящими друзьями, и я уже не раздумывала, стоит мне её бояться или нет. Конечно, я не боялась! Беда пришла с другой стороны.
На одной из прогулок бродячие псы меня разорвали.
Сначала они набросились на лису. Та защищалась, как могла, вертелась и визжала и кидалась ко мне на руки. Я от ужаса боялась шевельнуться и ничем не помогла Лизе. Внутренне сжавшись, я даже сбросила её с себя, когда она вцепилась в мою грудь, спасаясь от окровавленных клыков. Ей перегрызли горло прежде, чем она упала на землю. Почти на лету. И бросились на меня.
Люди уже бежали со всех сторон, но то были собачники, прогуливавшие своих питомцев, и требовалось как-то обезопаситься ещё и от этой, рвущейся с привязи, своры собак. Когда удалось освободить меня из плена лап и клыков, я была уже калекой.
Муж выхаживал меня где-то с полгода, потом у него появилась другая. Я почувствовала её присутствие, как раньше Лиза чувствовала моё. Спросила почти равнодушно:
- Ты её любишь?
- Люблю, – взгляд был твёрдым и прямо в глаза.
- А меня?
- И тебя…
- Ты что – султан?!
- …
- Не бросай меня, Олег. Подожди!
Ещё месяца два он щадил мою душу и ухаживал за телом, после чего оставил, пообещав наведываться, если что. Квартира показалась огромной, когда я обнаружила себя вечером в центре зала на холодном полу. Но я уже могла обходиться без помощи и даже пыталась выходить из дома. Раньше за покупками ходил муж, потом – соседка. Когда это стала делать я, что-то изменилось. Во мне. Начались припадки. Пересекая место трагедии, я холодела, меня бил озноб, затем поднималась температура, кружилась голова; потом я видела Лизу и теряла сознание. Так повторялось нечасто, но было не по себе из-за видения лисицы.
К первой годовщине её гибели муж, с которым мы так официально и не развелись, подарил мне – уж не знаю, с какой целью – пару великолепных шкурок серебристой лисы. Я слегка побледнела, но быстро справилась с дрожью, и накинула их себе на плечи, представляя, как это будет выглядеть на пальто. Получалось, что – прекрасно! Меха были удивительно красивы! Муж пообещал поближе к зиме сходить со мной в самый дорогой магазин и купить мне то пальто, которое я сочту достойным этих божественных лис. Я радовалась так же сильно, как и тогда, два года назад, когда он принёс мне лисёнка. Олег смотрел на меня странно; когда потянуло сквозняком от незапертой двери, я поняла, что осталась одна. В прихожей висело зеркало, я заставила себя взглянуть в него: над серебристо-серым пушистым воротником багровели неровные шрамы, неправильно сросшиеся порванные губы и синело совершенно обескровленное лицо. Когда-то синими были мои глаза, теперь же синева собралась в углах белка, размазав общий фон до серого.
- Господи! Миллионер ты липовый!!! Лучше б на операцию подал!
Я сбросила меха прямо на пол и не подымала их неделю. Через месяц продала несостоявшиеся воротники, баснословно завысив цену. Их купили безоговорочно: покупателем был мой муж.
Первая серия косметических операций заняла четыре с половиной месяца. К следующей годовщине моего уродства я подошла уже нормальной женщиной. Муж, который счёл свою миссию выполненной окончательно, в обмен на расторжение брака вновь подарил мне меха. Я приняла их. С удовольствием. Я превратила их в свою новую игрушку! Я куталась в них и мечтала о пальто, намереваясь приобрести его самостоятельно: не век же мне прятаться за спину богатого мужчины.
С появлением серебристых лис приступы неизвестной болезни участились и обострились; я пыталась поговорить с соседями, с подругой, изредка забегавшей на чай с тортом… Они подозрительно косились и пожимали плечами. После того, как рассказала обо всём мужу (уже бывшему), решила уже никого более не посвящать в детали. Олег посмотрел на меня долго и странно, словно раздумывал, как поступить, а потом сказал:
- Это похоже на манию. Или фобию. В любом случае лучше полечиться. Нервы у тебя явно не к чёрту. Да оно и понятно.
И, немного замявшись, досадливо:
- Тут ещё я со своими мехами, будь они!..
Больше он не приходил. А я с ним встреч не искала.
И вот сегодня я проснулась в канаве. Рядом со мной спал мальчик. Лет семи. По правде, он спал подо мной, я его почти придавила, или он сам так улёгся, чтоб теплее было. На дворе стояла осень, октябрь. Мальчишка был "полуголый", в спортивных штанах и летней футболке. А на мне была куртка. С капюшоном. Я его отстегнула и подложила бродяжке под голову, одновременно прикрыв её. Потом встала и пошла домой. Мне захотелось чем-то загладить свою вчерашнюю вину: да хотя бы отдав мальчику неудельных лисиц. Почему-то они мешали мне! Почему-то… Нет! Я знала, почему они мне мешали! Это как раз и пугало меня больше всего. Это и мужа моего бывшего заставляло прежде подолгу и пристально вглядываться в безучастные мои, поблекшие глаза. Это не давало мне покоя ещё до появления мехов. Потому-то я и песталась с ними, как с игрушкой. Вернее, как с… лисёнком.
Мой вчерашний приступ был сильнее прежних. Лисицы лежали на столе. Я пропускала пальцы в их длинный серебристый ворс, наслаждаясь мягкостью и теплом меха. Я гладила их и гладила – до тех пор, пока мне не стало казаться, что это и не мех вовсе, а моя Лиза! Тогда я взяла её на руки и начала подбрасывать вверх: так мы раньше играли. А потом… она вцепилась мне в пальцы. Мёртвой хваткой. И я не могла отбросить её. Я кидала её и кидала, она всё бросалась на меня и сжимала пасть на моих пальцах. Я выбежала вон из дома. Уже на улице со дна моего сердца поднялся жар. Я била лису о землю, швыряла далеко прочь, но она снова и снова прыгала мне на грудь, хваталась зубами за руки и пыталась впиться мне в лицо. Этого я допустить не могла. Я собрала все силы, что ещё остались в покусанных руках, и отбросила хищницу так далеко, что она не сразу пришла в себя. Но она всё равно вскочила. И кинулась на бегущего ко мне ребёнка. Тогда я схватила камень. И метнула. И ещё. А потом очень большой камень, такой, что, попав в голову, свалил лисицу с ног. Она хотела встать. И я пустила вдогонку кирпич. Услышала крик – долбануло, как током. И тут Лиза, которая почему-то уже не была Лизой, упала окончательно, а когда подняла-таки голову, я вдруг увидела, что это – собака. Я закидала камнями собаку. Моя совесть посмеялась надо мной. Я погубила лису, а теперь ещё и собаку. Мне расхотелось жить, и я упала, где стояла. Оказалось, что это была канава.
…Я пришла домой, наспех привела себя в порядок, напихала целую сумку барахла и еды, сверху бросила (подобрав с пола) лисьи меха и вернулась к мальчишке. Его уже не было. Капюшон от куртки лежал, а мальчик – нет. Но я всё равно поставила сумку туда, где мы с ним провели ночь. И тут появилась собака. Я вздрогнула. Вдохнула. Она обнюхала меня и потёрлась о ноги; я её погладила и выдохнула. У неё за ухом спеклась кровь, была перебита лапа. Но агрессивности в ней не было.
- Эй, ты уже не злая? – донеслось до меня откуда-то снизу.
Я огляделась: канава уходила вправо наклонно, почти обрывисто. Под кручей стол мальчик. Он смотрел на меня с прищуром и почёсывал шею. Вновь заговорив, он никак не мог определиться с местоимениями и неуверенно перескакивал с "ты" на "вы".
- Я думал – ты того! Да и все так думали.
- Кто – все? – струсила я.
- Ну, все. Полно было. Толпа сразу набежала, тебя в "ментовку" хотели. А я Цаплю на них науськал! Ты что – не помнишь?
Я не ответила. Мальчишка шмыгнул носом.
- А, ну да, вы уже лежали тогда. А Цапля никого не подпустила, хоть и досталось ей от вас! Она у-умная! поняла, что ты за меня испугалась. Токо меня бы она не тронула. Да и вас тоже.
Я растерянно посмотрела на мальчика, потом на собаку. Та отстала от моих ног и потёрлась о сумку, унюхала съестное и свалила пакет набок. Ничего из того, о чём говорил ребёнок, я не помнила. А потому лишь глупо спросила:
- Почему "Цапля"?
- Так просто! – хмыкнул мальчишка. – У вас там что?
Он вскинул голову, указывая взглядом мне под ноги. Пёс что-то выволок из сумки и теперь обнюхивал. Бродяжка выжидающе застыл.
- Это – тебе. Тут еда и одежда. Возьмёшь?
- Возьму, - сказал он, подумав, и чихнул. – Холодно. Не отберёшь потом?
- Зачем же? Тут даже мех есть – завернёшься в него зимой. Скажи… Почему ты не убежал? Я ведь…
Мальчишка неловко улыбнулся и пожал плечами. На всякий случай я спросила и у Цапли:
- А Галину ты совсем не помнишь…?
- Галину? – переспросил мальчик. – Нет, не помню. А это вы?
Я кивнула. Пёс приподнял голову от сумки и сказал (сказал):
- Галину? Бр-р! Галину не помню! – и, осторожно прикусив зубами обрубок извлечённой колбасы, побежал вниз, туда, где его ждал мальчишка.
Так я их и запомнила: чёрно-белый с рыжими подпалинами пёс, припадающий на одну лапу, и чумазый полуголый мальчик, бесстрашно вынимающий из собачьей пасти нетронутый кусок колбасы.
Приступы мои прошли. Бродяжку я больше не видела. Летом, в канаве нашла истрёпанные лисьи шкурки. Совесть шевельнулась ("Цапля трепала!"), кольнула в сердце и заснула. А может – умерла.
* * *
|
