В избу, его принесли зимой. Маленький проказник, визжал и брыкался в холщевом мешке. Дедушка сказал, что ему всего две недели от роду и посадил поросеночка в деревянный загон рядом с печью. Я подошел и потрогал его за горячее ушко, испачканное навозом. В ответ он жалобно хрюкнул. Дедушка взял меня за рукав моей детской рубашки и тихонечко отвел от загона. « Постой милой, нехай существо обвыкнет».
- Деда - спросил я – а как его зовут?
- Как хошь, так и назови, только, завтра.
Ночью младенец спал плохо, повизгивал и стонал, как человече, попавший на необитаемый остров. Наверное, он вспоминал маму или теплые тельца своих сестер согревающих его в свинарнике. Я дважды просыпался и выглядывал из своей горницы в сторону загона у печи. При луне светившей сквозь занавески было видно стоящее на ножках тельце поросенка, настороженно смотревшее в мою сторону.
Проснувшись, как обычно рано, потому, что бабушка уходя доить корову, всегда бренчала подойником, я тихонько подкрался к маленькому пленнику. Тот, уставший от ночных бдений и стресса, сопутствующего отлучению от родни, спал. Вскоре, зашла бабушка. В руках она держала детскую бутылочку со свежим молоком и натянутой сверху соской. От стука двери поросеночек проснулся и испуганно вскочил на дрожащие от страха ножки. Бабушка сунула мне в руки бутылочку. «На, покорми Борьку»!
Так мы и подружились. Через несколько дней Борька, завидев меня издалека, уже радостно похрюкивал, ожидая какого-либо угощения. А летом, в пределах нашего двора, мы устроили с ним настоящий цирк. Я научил своего друга кланяться, выпрашивая кусок хлеба. Так же он гонялся за палкой и приносил ее как собака, выжидательно поглядывая на пучок вареной моркови у меня в руке. К слову сказать, Боря не испытывал недостатка в питании. Полное корыто еды в любое время дня и ночи ему обеспечивали старательные мои бабка и дед. Однако выпросить внеочередное угощение, прислуживая и угождая мне, поросенок считал «делом чести». Проиграв с поросенком все летние месяцы, я не заметил, как тот вырос и окреп на свежем воздухе и усиленном питании. Боря очень привык к моему присутствию и когда, с приходом осени, его загнали в хлев «на зимнюю стоянку», он грыз деревянные прутья стаи и буянил, переворачивая похлебку на пол, требуя к себе своего веселого приятеля. То есть меня.
Бабушка была против такого общения. Она пугала внука тем, что стокилограммовый боров может съесть, либо, как минимум, покалечить ребенка. И мотивируя этим, как мне тогда казалось, ошибочным понятием, закрывала хлев на замок. Тем не менее, когда бабушки не бывало дома, я брал ключ и прокрадывался в Борькину стаю. Сколько было радости на мордочке моего любимого поросенка, когда мы встречались!
Ударили морозы. Однажды, я заметил, как дедушка, спрятав под одежду огромный нож, что он точил до этого все утро, вышел из избы. Бабушка, включив погромче телевизор, возле которого я сидел, вышла за ним, прихватив с собою эмалированный тазик. Мне стало интересно: куда это они пошли, и я немного выждав, тихонечко выскользнул за ними.
Дверь в хлев была открыта настежь. Кутаясь в дырявый полушалок, я подкрался к дверному проему. Внутри, возле телячьего загона, светила тусклая лампочка, а рядом, привязанный к столбу веревочной петлей, стоял мой поросенок. Он с тревогой хрюкал и дергал веревку, но бабушка ласково чесала у него за ушком, тыча в пятачок баловнику свежей краюхой хлеба. Тем временем, пряча нож за спину, крался к поросенку дед. В тот момент, когда все же поросенок поверил своей хозяйке и начал жевать хлеб, дед, что есть силы размахнулся и всадил холодный клинок прямо под левую лопатку моего друга. Поросенок заорал диким протяжным нечеловеческим голосом. Он дернулся из ласковых рук моей бабушки своим стокилограммовым телом и, о ужас! порвал веревку. Бросившись в мою сторону, на выход, и выскочив из хлева на улицу, он неожиданно увидел меня, со страхом наблюдающего всю эту мерзкую сцену убийства. Как вкопанный остановился он всего лишь в сантиметре от моего тела. И я впервые заметил, что у него есть клыки. Очень долго, может быть целую вечность, мы смотрели друг на друга, глаза в глаза, затем, не зная почему, я протянул руку и погладил его теплую мордочку. Поросенок еще несколько секунд стоял передо мной как вкопанный, а затем ножки его подкосились, и тяжелое тело рухнуло на мороженую землю двора его детства.
Сегодня, когда у меня уже нет ни деда, ни бабки, ни их старенького дома, (на этом месте кто-то построил коттедж) и когда из памяти уже вытрепались все мелкие детали того дня, я отчетливо вспоминаю последнюю минуту жизни моего верного друга Борьки. И поросячьи глаза. Доверху налитые слезой.
|
