Посвящается моей любимой маме.
Начато 18.07.03г.
СОН
Мари открыла глаза. Её взору предстал знакомый интерьер
спальной комнаты в нежно-розовых тонах и мебелью эпохи Ренессанса.
Томно потянувшись, она зевнула. Услышав знакомый бой курантов старинных часов, доносившийся из гостиной, Мари улыбнулась. Часы эти были привезены из далекой России и подарены её дедушке графу Джорджу Вильямсу Смиту его близким другом и компаньоном князем Данилой Григорьевичем Вяземским. Старый граф очень дорожил ими. За пятьдесят лет своего существования они ни разу не сломались и не показали неточного времени. Циферблат со временем потускнел, но имя часовщика Павла Буре, изготовившего их, все еще четко определялось. Мари была очень тронута, когда дедушка решил подарить их ей на свадьбу.
Она потянулась еще раз и, откинув одеяло привычным жестом, встала. Подойдя к туалетному столику, Мари стала расчесывать свои длинные каштановые волосы. В отражении зеркала она увидела широкую двуспальную кровать, на которой вот уже в течение десяти лет они с супругом Генри спали вместе, но в эту ночь место мужа пустовало. Мари вспомнила вчерашнюю ссору с ним и нахмурилась. В последнее время они часто ругались, даже из-за пустяков. Раньше он уступал ей буквально во всем, и это устраивало ее. У Генри был покладистый характер. Он был спокоен и добродушен. Мари, напротив, была вспыльчива и раздражительна. Своим взрывным характером она была обязана отцу, в жилах которого текла ирландская кровь, доставшаяся ему от матери. «Чего хочет женщина, того хочет Бог», – часто шутил в разговоре с друзьями Генри, и никто даже не догадывался, какими непростыми были у него отношения с женой. Он с тревогой стал замечать, что жена все чаще и чаще искала поводы для ссор. По этой причине он стал реже проводить с ней свободное время, коротая длинные вечера за игрой в покер или бридж с друзьями. Это, несомненно, служило еще большим поводом для очередных скандалов. Вчера, к примеру, на балу у баронессы Готвальд она приревновала его к совсем ещё юной шестнадцатилетней кузине, которую он знал с рождения и не видел вот уже несколько лет. За это время она превратилась в очаровательную девушку. Мари показалось, что он слишком много уделял ей внимания и после окончания бала весьма холодно попрощалась с ней, даже не пригласив её с родителями погостить в их родовое поместье. Это вызвало глубокое раздражение у Генри. Однако, не подав виду, он извинился перед ними, сославшись на плохое самочувствие жены. По приезду в поместье он потребовал от неё объяснений. Ссора затянулась до поздней ночи, и он, впервые за все время их супружества, ушел спать в комнату для гостей.
Проснулся он поздно и чувствовал себя прескверно. С грустью подумав о том, что их отношения с Мари заходят в тупик, он вспоминал о их первой встрече на одном из светских раутов, где он увидел ее в ослепительном бирюзовом наряде, удачно оттеняющим ее огромные карие глаза, и понял, что безнадежно влюбился. Она ответила ему взаимностью, и когда через полгода они объявили о своей помолвке, а еще через год сыграли пышную свадьбу, никто этому не удивился. Это была очень красивая пара. Он, высокий, стройный блондин, с голубыми глазами и греческим профилем, и она, шатенка с шелковистыми вьющимися волосами и прекрасной белоснежной кожей. Оба были из богатых аристократических семей, и к тому же прекрасно образованы. На тот момент ему было 23 года, ей только исполнилось 18. Поначалу, как и любые молодожены, они прекрасно ладили. Правда, у них часто возникали споры, но они всегда решались полюбовно. Первый холодок в их супружеской жизни пробежал после рождения их сына Энтони. У Мари была послеродовая горячка, и она с трудом поправлялась. Ей пришлось больше месяца провести в постели. Врачи запретили ей вставать, боясь новых осложнений. Мари считала, что Генри мало уделяет ей с сыном внимания. Поначалу это были просьбы, потом мягкие упреки, которые затем переросли в ссоры. «Ты находишь время на кого угодно, только не на меня, – плакала она. – Я не могу сейчас бывать на приемах, потому что все еще слаба, и мне так не хватает твоего внимания». «Дорогая, пойми, я не могу целыми днями находиться возле тебя. Мне нужно вести дела, на которые уходит уйма времени»,- мягко возражал Генри. Он надеялся, что, как только она окрепнет, в их семье вновь воцарится мир. Однако отношения их позже не только не наладились, а стали еще сложнее. Она стала еще раздражительней. Ее бесконечные придирки к нему по любому поводу становились просто невыносимыми. Но каждый раз после ссоры с женой он чувствовал себя виноватым, и, чтобы загладить свою вину, первым шел навстречу, делая ей разные подарки.
Вот и в это утро Мари была уверена, что Генри вот-вот появится на пороге с букетом цветов и просьбой о помиловании. К ней опять вернулось хорошее настроение. «На сей раз ему придется хорошенько постараться, чтобы получить прощение. Вчера он был ужасно груб со мною, и ему это просто так с рук не сойдет», –размышляла она, продолжая расчесывать свои длинные волосы. И вдруг вскрикнула от боли. На лбу появилась тоненькая струйка крови. «Может, Роза вчера убрала не все шпильки из волос»,- подумала она и вытерла кровь ватным шариком. Она провела рукой по волосам, но ничего не нашла. Внезапно она увидела на лбу маленькую полупрозрачную пластинку грязно-серого цвета, напоминающую рыбью чешую. Она попыталась ее удалить, но опять почувствовала резкую боль и увидела, что кровь проступила вновь. Мари прижала ранку пальцем и побежала в ванную комнату. «Наверное, я вчера поранилась во время конной прогулки», – подумала она. Ее любимая кобыла Молли вдруг решила домой вернуться лесом. Мари не успела натянуть поводья, и ветка дерева хлестнула ее по лицу.
Остановив кровь, она умылась и вернулась в спальную комнату, чтобы привести себя в порядок к завтраку. Там она еще раз осмотрела ранку и, убедившись, что кровотечение прекратилось, окончательно успокоилась.
Горничная Роза помогла ей одеться, и она спустилась в столовую. Генри уже завтракал. Он так и не зашел к ней в спальную. Сухо поздоровавшись, он поспешил закончить завтрак и быстро удалился, сославшись на неотложные дела. Это было так необычно с его стороны, что Мари даже не успела ему рассказать о своей необычной ссадине, а затем и вовсе расстроилась, решив не говорить ему о ней вообще.
В такой атмосфере прошло еще три дня. Отношения между ней и Генри оставались по-прежнему натянутыми. Для Мари стало полной неожиданностью нежелание мужа идти на примирение как обычно, и это заставило ее на миг призадуматься о том, что на этот раз она действительно хватила за край. Но через мгновение она отбросила эту мысль, решив, что Генри рано или поздно все равно попросит прощения первым, как он это делал обычно.
Как-то после только что принятой ванны Мари вдруг вспомнила о ранке и решила осмотреть её. То, что она увидела, повергло её в изумление. Чешуек было уже три. Она решила осмотреть себя более тщательно. Откинув волосы кпереди, она миллиметр за миллиметром исследовала каждый участок своей кожи на затылке. У нее задрожали колени, когда она нащупала в заушной области с обеих сторон тоненькие полоски ороговевших пластин. «Господи, что же это? Лишь бы не заразить Энтони и Генри, – подумала она.- Нужно будет завтра пригласить доктора».
Старый доктор-еврей Исаак Лившиц пользовал их семью более двадцати лет. Ему полностью доверяли и очень уважали его. Когда Мари было пять лет, она стащила у своей гувернантки красивый стеклянный шарик, величиной с лесной орех, и, не зная куда его спрятать, проглотила его. Тогда никто не знал, почему у ребенка внезапно появились желудочные колики. Боясь неминуемого наказания, Мари упорно молчала. И только после того, как доктор Лившиц пообещал, что никому ничего не расскажет и сохранит все в тайне, девочка поверила ему и сказала правду. Он действительно сдержал слово и с тех пор стал для Мари лучшим другом. Тщательно осмотрев её в этот раз, доктор Лившиц погрузился в раздумье. Помолчав несколько минут, он, наконец, произнес: «Ваше сиятельство, у меня есть глубокие подозрения, что у вас заболевание кожи. На медицинском термине оно называется чешуйчатый лишай. Возможно, я ошибаюсь. Я пропишу Вам пробное лечение. Это будут просто мази. Вам необходимо чаще бывать на свежем воздухе, и есть побольше фруктов. А пока воздержитесь от конных прогулок. Я навещу Вас на следующей неделе». Он уверил Мари, что опасности заражения практически нет, но все же посоветовал быть осторожнее в общении с ребенком. На этом он раскланялся и ушел.
Отношения с Генри оставались по-прежнему натянутыми, и Мари решила пока ему ни о чем не говорить. Она вдруг поняла, что даже не желает этого делать.
С этого момента жизнь Мари понемногу превращалась в кошмар. Не было ни одного дня, чтобы она не осматривала себя с ног до головы, и когда через три дня она с ужасом обнаружила у себя на лбу новые чешуйки, у неё началась истерика. Тут же послали за доктором Лившицем. После очередного осмотра, он немного успокоил ее, сказав, что прошло слишком мало времени и действие мази еще не наступило. Было решено понаблюдать еще несколько дней, к тому же общее самочувствие Мари было вполне удовлетворительным.
В эти дни, сама того не замечая, она, ко всеобщему удивлению, стала весьма охотно употреблять мясо, к которому раньше относилась весьма равнодушно. Подобные изменения вкуса не могли остаться незамеченными и для Генри. Он с недоумением наблюдал, как Мари с аппетитом поглощала вместо излюбленных овощей мясные блюда. Поинтересовавшись, в чем причина, и не получив вразумительного ответа, он понял, что здесь что-то не так. Помимо этого он стал замечать, что она перестала выезжать в свет и устраивать приемы и стала еще более раздражительной, чем была. За неделю она уволила двух горничных, которые, по ее мнению, плохо протирали пыль в комнатах, и собиралась проделать это с поваром, если тот еще раз пережарит отбивные. Единственный, с кем она по-прежнему оставалась ласковой и нежной, был сын Энтони. Раньше она проводила с ним много времени, играя и читая ему сказки. Теперь, помня совет доктора, она не решалась брать его на руки, но по-прежнему уделяла ему много внимания.
Доктор Лившиц приехал через неделю. То, что он увидел, расстроило его. Он обнаружил, что чешуйчатых пластинок у Мари стало еще больше, и они появились на всей поверхности лба, распространяясь на височные области. Его лечение оказалось неэффективным. Мари, которая знала об этом, к моменту его приезда впала в уныние. Она понимала, что случилось нечто весьма серьезное, и интуитивно чувствовала, что доктор вряд ли сможет ей помочь, но все же положительно отнеслась к его просьбе о разрешении собрать консилиум, дабы определиться с диагнозом и дальнейшей тактикой лечения. Через несколько дней приехали доктора. Они с Лившицем осмотрели ее еще раз и потом очень долго совещались в другой комнате. Наконец они вошли к ней в спальную и профессор Розенфельд неуверенным голосом произнес: « Ваша светлость, боюсь нам нечем Вас порадовать. Я лечу кожные болезни уже более тридцати лет, но подобную болезнь встречаю второй раз в жизни. Вероятнее всего у Вас ихтиоз. Это болезнь, при которой тело больного постепенно покрывается чешуйками и, увы, медицине пока неизвестен способ ее лечения».
После этого известия у Мари началась депрессия. Она перестала выходить из своей комнаты и никого не впускала к себе. Некоторое время она еще позволяла входить к ней горничной Розе, которая приносила еду и делала уборку, но через неделю она запретила делать это и ей. Приехавшему доктору Лившицу осмотреть ее в очередной раз, было отказано в приеме без всяких на то объяснений. Генри уже обо всем знал, но не видел Мари. Еда, которую прислуга приносила и оставляла под дверью, оставалась нетронутой по два-три дня. При этом она перестала есть овощи вообще, требуя только мяса, и с каждым разом все более сырого и недожаренного. Однажды она поймала себя на том, что с аппетитом поглощает бифштекс с кровью, один вид которого раньше вызывал у нее глубокое отвращение, и ее стошнило. «Господи, да что же со мной такое происходит?», - с тоской думала она. Теперь единственным ее компаньоном было большое зеркало, в которое она вглядывалась ежедневно, наблюдая за своим безобразным перевоплощением. Все ее тело постепенно покрывалось чешуей, и малейшая попытка оторвать их по-прежнему причиняла Мари острую боль. Волосы стали очень быстро выпадать и на их месте проступали все новые и новые пластинки. Она стала замечать, что у нее постепенно укорачиваются руки. Язык стал раздваиваться и речь становилась невнятной. Прислуге приходилось по нескольку раз переспрашивать. В ее словах стали преобладать шипящие звуки. Мучительнее всего Мари переживала отсутствие возможности общения с сыном. Ему сказали, что мама заболела и уехала на лечение. Она тайком пробиралась к нему в детскую глубокой ночью и подолгу смотрела на спящего сына, боясь дотронуться до него и случайно разбудить. А после она возвращалась в свою комнату, и, упав на кровать, подолгу плакала, пока не засыпала.
Однажды, после долгих и тщетных уговоров открыть ему дверь, Генри взломал ее и вошел в комнату. Увиденная им картина привела его в ужас. Мари, вся покрытая чешуей, с уродливыми короткими руками, которыми она уже с трудом доносила пищу до рта, лежала на кровати, уставившись в потолок. На миг возникшее отвращение сменилось острым чувством жалости и сострадания к ней. Он подошел к Мари и нежно дотронулся до нее. «Дорогая, почему ты не хочешь, чтобы доктор Лившиц осмотрел тебя еще раз? Мне невыносимо больно смотреть на твои мучения. Хочешь, я приглашу самых известных врачей из Лондона. Они будут у нас уже завтра. Так больше продолжаться не может, ведь надо что-то делать», – с грустью произнес Генри. Она молча посмотрела на него и ничего не ответила. Его поразил ее тусклый взгляд ничего не выражающих глаз. Так и не дождавшись ответа, он медленно вышел из комнаты. Дверь за ним в то же мгновение захлопнулась. Тяжело вздохнув, она вновь опустилась на кровать и заплакала. «Что толку в этих докторах. Вряд ли они скажут мне что-либо утешительное, к тому же у меня нет никаких оснований не доверять господину Розенфельду», – с горечью думала она. «Скорее бы я умерла и перестала мучить своих близких. Ну ничего, я чувствую, что осталось недолго». Эта мысль ее немного успокоила, и она заснула.
В этих страданиях прошла очередная неделя. Как-то, проснувшись поутру, она обнаружила, что между ног, по внутренней поверхности бедер, у нее появилась плотная перепонка, мешающая ей ходить. Попытавшись сделать шаг, она упала и больно ударилась. «Нет, это не может быть явью. Я просто схожу с ума», – устало подумала Мари. Но очередная попытка сделать шаг не привела к успеху. Она с трудом доползла до двери, в которой недавно был вырезан проем. Через него она забирала еду. Сегодня на завтрак ей принесли сырое филе цыпленка. В последнее время вид вареного или жареного мяса вызывал у нее тошноту. Руками есть Мари уже не могла. Они напоминали рудиментарные конечности ящерицы. Зато передние зубы-резцы вытянулись и заострились. Она вонзила их в мясо, и через минуту все было закончено.
Обе ноги вскоре слились в единое целое и образовали хвост. Она быстро научилась ползать и теперь довольно ловко перемещалась по комнате. Все это время она мучила себя единственным вопросом, что с ней происходит и почему, но не находила ответа.
Как-то поутру она увидела из окна змею, которая заползла к ним во двор. Мари уже было собралась позвать садовника, но, вспомнив о своем безобразном виде, в последний момент не решилась. Лихорадочно соображая, что же ей делать, она не спускала глаз с ползучей гадины, которая тем временем ползала в траве в поисках добычи. Она заметила сороку, которая прыгала по траве неподалеку от нее. Птица настолько была очарована множеством сверкающих на солнце капель утренней росы, что появление опасной хищницы стало для нее полной неожиданностью. В мгновение ока она оказалась в смертельных тисках. Прокусив ей голову, змея неторопливо заглатывала птицу. Окончив свой кровавый пир, она уползла. Впервые став свидетелем чьей-либо смерти, Мари испытала шок. Несколько минут она стояла, не шелохнувшись. Внезапно она поняла причину своего уродливого перевоплощения. Слишком многим она походила на эту змею, с той лишь разницей, что животное охотилось на зверей и птиц, чтобы утолить голод и выжить, она же мучила своих близких в силу своего тяжелого характера и вечно плохого настроения. Мари поняла, что те изменения, которые с ней происходили сейчас, на самом деле начались намного раньше, когда ею постепенно утрачивались такие душевные качества, как терпимость, уважение, способность принимать и любить близких такими, какие они есть. Утратив красоту душевную, к чему безупречное тело? «Что ж, значит Богу было угодно наказать меня, превратив в пресмыкающееся. Чем я, собственно говоря, лучше этой ползучей твари? Но я готова нести свой крест, даже если останусь в змеином облике до конца жизни, – подумала она. – Одного жаль, что не смогу как прежде общаться с сыном, и вряд ли Генри теперь уже узнает о том, как сильно я на самом деле люблю его». От этой мысли ей стало очень тяжело, и она застонала. На глаза навернулись слезы, и как она ни пыталась сдержаться, все же заплакала.
Словно сквозь густую пелену тумана, Мари вдруг услышала родной голос мужа, и почувствовала, что ее кто-то тормошит. «Мари, любимая, да проснись же, наконец! Я всю ночь не мог уснуть от твоего плача. Тебе, наверное, снились кошмары?» Она кивнула головой, боясь открыть глаза и дрожа от страха, что это не наяву. «Успокойся, милая. Это всего лишь сон». Она открыла глаза и увидела Генри, склонившегося над ней. Он был явно обеспокоен. «Что с тобой, дорогая?» – спросил он, обнимая ее. Ничего не ответив, она вскочила с кровати и подбежала к зеркалу. Из него на нее смотрела красивая длинноволосая шатенка, с великолепной белоснежной кожей. Обернувшись к мужу, Мари подошла к нему и, обвив его руками, поцеловала. Затем, слегка смутившись, она прошептала: «Генри, прости меня за все. Я так часто бываю неправа. Обещаю, что постараюсь сдерживаться. Я хочу сказать тебе, что очень сильно люблю тебя и Энтони». «Полно Мари! Я тоже виноват перед тобой, любимая. В последнее время я действительно мало уделял вам с сыном внимания, и ты вправе была на меня обижаться. Прости, дорогая», – ответил Генри, и с этими словами он крепко прижал ее к своей груди и нежно поцеловал.
Она уткнулась ему в плечо, и их обоих вновь охватило уже давно забытое ощущение полного счастья и взаимопонимания. И каждый из них мысленно благодарил Бога за вновь обретенную любовь, не ведая о том, что в тот момент их мысли и чувства сливались в унисон.
Закончено 1 октября 2003 г.
|
