АВТОБУС
рассказ
Итак, рано утром автобус выходил из пункта «А».
Рано-рано утром. Даже летом было ещё темновато, когда автобус отправлялся в путь, не говоря уже о зиме.
Летом было, как водится, лучше, чем зимой. Потому что летом можно было наблюдать из окна автобуса, как на небе загорается нежно-розовый, или нежно-оранжевый рассвет.
После первой остановки автобус въезжал в лес. И не просто в лес, а в старый сосновый бор. Сосны начинали заслонять небо в пределах видимости из окна автобуса.
В это время Он уже закрывал глаза. Иногда дремал, а иногда – просто так, сидел с закрытыми глазами, перегоняя по изведанным путям свои мысли, одну за другой.
Зимой наружная темень сопровождала автобус от начала до конца движения. До пункта «В». Хоть закрывай глаза, хоть не закрывай…
Он всегда садился на конечной остановке, и ехал до другой конечной. До большого, шумного города.
В городе у Него была работа в большой, шумной конторе. Он проводил в этой конторе довольно большой и шумный отрезок времени своей жизни. Потом Он собирался, и выходил из конторы с теми, кто проводил этот отрезок жизни вместе с Ним.
Ему надо было успеть на свой автобус, который выходил из пункта «В» в пункт «А», причём каждый день, в одно и то же время.
Если дело происходило летом, Он успевал увидеть из окна автобуса кусок сиреневатого закатного неба, перекрытого сначала прямоугольниками многоэтажек, потом трубами заводов, каким-то башнями и железными конструкциями.
Зимой он практически не видел неба. Было темно уже тогда, когда он заносил ногу над ступенькой, чтобы забраться в свой автобус.
В принципе, Ему везло. Он ехал от конечной остановки до конечной, и почти всегда мог занять сидячее место у окна. Что очень даже важно. (Кто понимает).
Она входила в автобус на одну остановку позже Него, а на обратном пути выходила из автобуса на одну остановку раньше.
Трудно сказать, сколько прошло лет… то есть, сколько лет они ездили в одном автобусе, прежде чем Он заметил Её. Ещё несколько недель прошло, прежде чем Она заметила Его…
Как правило, на второй (и последующих) остановках занять сидячее место в автобусе было практически невозможно
Он впервые заметил Её, когда Она стояла у соседнего кресла, держась рукой за перила, и слегка покачиваясь в такт движениям автобуса. Уступать места кому бы то ни было – в междугороднем автобусе тогда было не принято.
(И сейчас – тоже не принято.)
Это было летом. Рассветное небо уже горело, и косые тени от высоких сосен пробегали по Её лицу. Светлые волосы были заколоты на затылке. Золотистая прядь выбивалась из-под заколки и спадала до плеча…
Она убрала прядь со щеки, и Он физически ощутил, как прядь щекочет Ей щёку…
Потом Он закрыл глаза, и отвлёкся, и даже подремал, а когда проснулся – Она всё ещё стояла у соседнего кресла, зажатая с двух сторон какими-то тётками…
На следующий день Он уже ждал вторую остановку от конца, а через пару недель они встретились глазами… а ещё через неделю их руки соприкоснулись, потому что Она встала как раз у того кресла, где сидел Он, а Он – специально сел не около окна, а поближе к проходу…
Он даже попытался уступить Ей место, слегка привстал… но в этот самый миг Её начала теснить какая-то толстая тётка, говорящая взахлёб:
- Молодая… ах…постоишь… ах… а я… ах… инвалид второй группы…ах…
- Успокойся, тётка, я сам инвалид, - сказал Он, и снова опустился на своё кресло.
Тётка бормотала что-то о том, что на таких инвалидах надо бы пахать и боронить, но Он не слушал тётку, а смотрел на Неё.
Она чуть заметно, и как-то виновато улыбалась…
Прошло лето, прошла осень, прошла зима.
Прошло ещё одно лето, ещё одна осень, ещё одна зима.
Кто их считал…
У Него была своя жизнь, которая протекала частично в пункте «А», а частично – в пункте «В». В пункте «А» у Него была жена и дочь, в пункте «В» у Него была любовница и непыльная, неплохо оплачиваемая работа.
Возможно, у Неё тоже был кто-то в Её пункте «А-1», и в Её пункте «В-1».
Через несколько лет Он заметил, что у Неё появились морщинки около глаз… Она купила новую шубку… стала высветлять волосы…
Как-то летом Она заметила, что у Него на затылке появилась лысина…
Нет, они были ни в чём не виноваты!
Двигаясь по жизни своими собственными замкнутыми кругами, они были совершенно не виноваты, что их круги на каких-то отрезках пересеклись.
И что им было с этим делать?
Если поразмыслить, то, конечно, кое-какие варианты были.
Можно было выйти вдвоём в середине пути, и вместе пройти куда-нибудь… ну, хотя бы, в сторону соснового бора…
Скажете тоже! Когда? Утром – надо на работу, а вечером – домой. Или вы думаете, что зимой, в холодном и тёмном, в старом и диком сосновом бору – хорошо? Тепло и уютно? Особенно между остановками, километрах в десяти-пятнадцати?
Да и летом… сомнительно как-то. Что это за пешие прогулки, неизвестно куда и зачем?
Не смешите меня!
И себя не смешите!
Можно было, конечно, договориться, и выйти вместе в пункте «А» или «А-1», «В» или «В-1»
Но ведь это значило… Это значило, что надо было сломать свою предыдущую, так хорошо налаженную жизнь! Надо было им обоим начать передвигаться в этом автобусе по новым кругам! Возможно, пришлось бы даже сменить автобус!
Да ещё неизвестно, что могло из этого всего получиться. Возможно, ничего хорошего бы и не вышло.
Чем можно удивить друг друга, передвигаясь изо дня в день в одном и том же автобусе? Что можно такого нового сказать друг другу, как можно украсить друг другу жизнь, если вы вместе едете одним и тем же автобусом, по одному и тому же маршруту? Изо дня в день, изо дня вдень!
Оставалось только принять движение своего автобуса, как факт.
Может быть, вы скажете, что это – просто трусость?
Как знать, как знать…
Так они и смотрели друг на друга: «по умолчанию». По обоюдному согласию. Много лет.
Пожалуй, они приняли самое мудрое, и самое честное решение. Они оставили этот отрезок своей жизни в единственно возможной для них, и почти первозданной чистоте.
***
А вот интересно стоять в сумерках и смотреть на едущий во тьме автобус! Стоять себе снаружи, и смотреть внутрь!
Окна автобуса светятся, а внутри – плотно спрессованы люди. Кто сидит, кто стоит. Кто как успел, кто где садился…
Автобус всё движется и движется по маршруту, всё наматывает и наматывает круги, условно притормаживая то в пункте «А», то в пункте «В», то в пункте «А-1», или «А-2», или «В-1», или «В-2»…
Трудно сказать, откуда происходил и сам автобус. Возможно, он был всегда. Кто и когда заправил его бензином на всё время курсирования из пункта «А» в пункт «В» и обратно, было неизвестно. (Чем он вообще был заправлен?)
Нет, если бы хорошенько покопаться и истории, да проверить некоторые гипотезы – скорее всего, что-нибудь из прошлого этого автобуса бы всплыло…
Но не факт, что это было бы правдой, а, тем более, не факт, что это было бы истиной.
Место у реки
рассказ
1
Почему так тяжело, так медленно передвигаются мысли? Странное ощущение. Странное какое чувство... Что это со мной? Боже, как всё медленно... как медленно...
Не только мысли еле движутся. Тело... Моё тело... Конечности мои - скованы, как будто скованы ...
Даже не скованы, нет. По-другому как-то....
Как будто там, где шевелятся мысли – там центр. Там свет – тусклый, неясный. А по краям – плотные, вязкие, густые сумерки.
Ноги и руки увязают в этом плотном, тёмном тумане. Так же - увязают и мысли. Одна лишь мысль - абсолютно ясна и находится в центре, там, на самом освещённом участке – Я.
ЭТО – Я.
Это я – это нечто, способное осознавать – но медленно, Боже, как медленно! Нечто помнит, что способно на гораздо более высокие скорости, но не может включиться, не может функционировать...
Не память, а некий след, отсвет, отзвук памяти. Не мысль, а некая мысль мысли, разворот, ощущение, тень...
И снова граница, за которой всё это пропадает в плотном тумане
Снова появляется Я.
Как же неудобно лежать! Что это под головой-то, а? Камень? Камень. Это большой, гладкий камень. Надо сесть. Какой от меня ужасный запах...
У-у-у, как больно! Как больно! Голова! Голова. Надо её руками взять. Вот так. Прислониться к дереву... Да, это – дерево. Как медленно... Как больно и медленно... Темно... Как темно...
Снова появился свет, и снова тень мысли легла на ещё более тёмный, вязкий туман. Я - без сознания? Я был без сознания, а теперь я в начале сознания... Снова в начале сознания...
Так... Я есть, я жив... Уже полдела.
КТО Я? Туман...
Так... Голова разбита, на голове – рана. Вот, вот она. Кажется, рана глубокая. Но кровь уже запеклась. На рубашке – тоже кровь. А запах! Меня что, поливали водкой?
Тело болит... Так... Меня били? Наверно, били. И правильно делали.
Что? Правильно делали? А это откуда взялось, что правильно делали?
Надо сесть поудобнее. А может быть, надо встать?
Да, да. Надо встать, и идти. А куда? Куда надо идти?
Тьма.
КТО Я?
Туман... Туман... Туман, без света...
Свет.
Шоссе. Оказывается, я вышел к шоссе. Машина. Ещё одна. Уже фары зажигают.
Надо сесть, и подержать голову руками. Как медленно, как медленно и больно... И как холодно! Как мне холодно, чёрт возьми! Зубы стучат, а в голове отдаётся. На мне брюки такие тонкие, и все в грязи. И рубашка, вся в грязи, и в кровище вся...
А в карманах что? Пусто в карманах...
На руке – след от ремешка часов, а на пальце – след от перстня. Да, от перстня – вот, кожа гораздо светлее.
Сняли... Чтобы никто тела не опознал...
Кажется, я даже слышал эти слова... Чтоб никто не опознал, да... Водкой полили, хотели поджечь. Или нет... Водка-то - не горит! Разве теперешняя водка – горит? Боже мой, какой туман…
КТО Я?
Надо голосовать... Надо ехать куда-нибудь, где тепло... Сейчас я вспомню, куда мне надо. Я вспомню, вспомню...
- Что, бомжара, налакался?
Грузовик завизжал тормозами, и видавшее виды лицо водителя показалось над опущенным стеклом.
- М-м-м...
- То-то, мычишь. Ладно, садись, доброшу до вокзала, а больше – не проси.
- М-м-м...
- Тебя, бедолагу, ещё и побили! Или сам навернулся?
- М-м-м...
- Ну, сиди, сиди. Тяжело, небось. Выхлоп-то от тебя – на версту.
И словоохотливый водитель замолчал, а потом стал насвистывать, как ни странно, из «Битлов». Мишель, ма бель, та-та-та...
Я помню, что это песня «Битлов»? Да, я помню... Какой-то кусок осветился, и снова туман.
КТО Я?
Я снова провалился в туман, опять полностью, опять без малейшего света.
КТО Я?
- Вылезай! Дальше мне в другую сторону.
Водитель пнул меня в бок, и вытащил из тумана
– Вокзал – направо. Да спасибо хоть скажи, м...
- Спасибо...
- То-то! Жрать надо меньше!
И водитель захлопнул дверь машины, и дал по газам. Синеватое, вонючее облако выхлопных газов помахало мне собой, на прощанье.
К вокзальному туалету я приблизился в несколько приёмов, отдыхая и присаживаясь по дороге – то на лавку, то на бордюр, то прямо на асфальт.
Туалет был платный.
- Пусти, мать... – сказал я женщине, сидящей на входе. Её круглое лицо расплывалось в моих глазах, и я не мог бы сказать, какая она, и сколько ей лет.
- Пошёл вон, пьянь вонючая! – сказала «мать». Даже не сказала, а взвыла. – Ишь, куда прилез! Да ещё без денег! Здесь приличные люди! Мы сюда бомжей не пускаем!
- Пустите, пожалуйста... – сказал я ещё раз.
Я бы, конечно, ушёл. Но я не знал, куда. И я очень хотел посмотреться в зеркало. Очень хотел...
- Пошёл вон!
Кажется, дальше она перешла на мат. Но я почти не слышал...
- Хватит тебе ругаться! Вишь, человек в туалет просится, а не под стенку идёт. На тебе пятак, пусти человека!
Молодой парень с волосами, завязанными в хвост, кинул две пятирублёвые монеты на стол к ворчливой тётке. Тётка сказала что-то ещё, но открыла двери.
- Иди, мужик! – сказал мне парень, и посмотрел сочувственно в мою сторону. – Иди, мойся!
Сначала я сидел в кабинке, закрывшись на щеколду. Я не знаю, сколько я сидел. Я проваливался в небытие, и снова выходил из него. Смутные видения обступали меня, подходили к краю сознания, и снова отступали в туман.
И когда я приходил в себя, ничего нового не было во мне.
Потом я нашёл в себе силы – встать, и подойти, наконец, к зеркалу.
Ух ты! Вот это да! Ну и я...
На меня смотрело из зеркала... Нечто смотрело на меня...
Сколько мне лет? Тридцать? Или сорок? Волосы с проседью... Щетина... А кровищи...
Я стал отмывать кровь – с волос, с лица, с шеи. Снова нащупал рану на голове. Потом попытался вытереться, используя туалетные бумажные полотенца.
Лицо было не белым, а чуть смугловатым, как бы загорелым. Нет, не очень противным было это лицо. И вдруг, это лицо показалось мне таким родным, что аж горло сдавило. Несомненно, это было МОЁ лицо.
Это был я. Я себя узнал. Да, это был я.
КТО Я?
- Ты что, ночевать здесь собрался? Хватит уже рассиживаться, да перед зеркалом стоять!
Красивый, как бычара сивый! Выметайся отсюда!
Тётка даже поднялась со своего места при дверях, чтобы выставить меня из туалета.
И я – вышел. Огромный, чужой вокзал лежал передо мной. А за вокзалом лежал огромный, чужой мир, в котором мне не было места, потому что я не знал, кто я.
Да, так. Место в этом мире есть у того, кто знает, кто он.
Вот так, примерно, это бывает: я знаю, кто я, и поэтому у меня есть место. Моё место! Место появляется согласно тому, кто я есть. Или – кто есть кто.
Вероятно, бывают несоответствия. Можно ощущать себя иначе, чем быть. А место зависит не от того, как ты себя ощущаешь, а от того, кто ты ЕСТЬ.
Вероятно, это может быть причиной слёз. Или самоубийств. Или драк. За это могут побить. Или убить.
Когда кто-то не согласен, что это место – твоё. Или, когда ты очень хочешь занять - не своё место.
Стоп, стоп. Сидение в туалете пошло мне на пользу. Какая длинная мысль! Кажется, ещё немного, и я вспомню! Я вспомню, за что я здесь – за то, что хотел занять «не своё», или за то, что отстаивал «своё» место? Своё, собственное место, которого мне сейчас так не хватает...
Какая разница? Какая мне сейчас разница?
Или от напряжения такой длинной и трудной мыслью, или от новой попытки вспомнить, вспомнить, хоть что-нибудь - мозги мои снова начали туманиться. Я присел на привокзальную лавочку.
Был поздний весенний вечер. Было прохладно. Горели уличные фонари. В глазах то темнело, то светлело. И, от этого, вокруг фонарей – то расплывались, то собирались круги, переливаясь радужными отсветами.
И я сидел, любуясь этими кругами. Я замерзал.
- Новенький? – прохрипело рядом со мной.
Я повернул голову. Пока я любовался радужными кругами, ко мне на лавку прилетел «Ангел». «Ангел» имел вид...
Вид был весьма... И запах был. Запах нового знакомого был даже более значительным, чем его вид.
Смуглоё, почти чёрное лицо. Битое лицо. Многократно «боксёрский» нос, если можно так выразиться. Мятые уши. Длинные, седые, неопрятные волосы, и такая же борода. Кепка. Плащ. Кеды. Кошёлка.
- Новенький... Я вижу, что новенький. Ты откуда у нас?
Я молчал. Мне казалось, что если я выйду из мира радужных кругов, я потеряю последнюю опору, последнюю зацепку, и снова провалюсь в туман.
- Под кайфом, что ли?
Видно, я всё же начал оседать, и, возможно, даже лёг на лавку, потому что, в следующее мгновение, я увидел смуглое лицо «Ангела» прямо над собой.
- Не, не под кайфом... – сказало лицо. – Да ты, брат, побитый... Ну, ладно, не грусти. Сейчас... Сейчас... Вставай! Вот так, опирайся на меня... Пошли, пошли... Будет тебе и стол, и дом...
2
КТО Я?
Прошёл уже год. С того самого дня, как я очнулся рядом с каким-то шоссе, прошёл почти год.
Я, по-прежнему, живу с Васей Ангелом и Гошей Инженером. Тут, в небольшом коллекторе, где проходят трубы отопления и горячей воды.
Мы собираем бутылки.
Иногда нам попадается другая работа – грузить ящики, поднести чего-нибудь. На жизнь нам хватает. Мы и не пьём почти – так, бывает, вечерком для настроения, или зимой, для «сугреву».
У нас даже электроплитка есть. Есть, значит, кипяток. Гоша – в прошлом инжннер-электрик, как-то приспособил её, родимую.
Есть у нас и кровати. Народ сейчас – чего только на мусорки не выкидывает. И тумбочка у нас есть. И стол небольшой.
И коллектор наш - не на виду. И порядок у нас. Книги, опять же. Оттуда же, с мусорки.
Вася, тот самый Вася Ангел, который не дал мне умереть... Вася – бывший спортсмен, чемпион Союза. Борец.
Вася меня выходил. И поскольку я так ничего и не вспомнил, я и остался жить с Васей, и с его другом Гошей.
Я – так ничего о себе и не вспомнил. Иногда я забываю о том, что был кем-то ещё, и мне кажется, что я всегда жил такой жизнью, которой живу сейчас.
Я не считаю плохой свою теперешнюю жизнь. Более того, в ней есть немало прекрасных моментов.
Вот, например, что хорошо: тут у нас речка рядом, лесок. Пойду я через лесок, выйду к речке. Сижу, сижу.
Там, на той стороне, на пригорке – там стоит Божий храм. Он отражает в воде свои белые стены, и свои золочённые купола и кресты.
И от этого мне делается спокойнее на душе.
Но пока – я не могу перейти на тот берег. Я только наблюдаю передвижение белых и золотых бликов на глади реки.
Видимо, ещё не пришло моё время. Не пришло ещё время того, кем я являюсь, на данный момент времени.
Река – передвигается медленно, и так же, в такт с передвижением воды, текут мои мысли. Я думаю о смысле Бытия.
Вернее, я даже не думаю, а просто включаюсь в процесс этого самого Бытия, и нахожусь в нём так долго, как могу.
Долго, долго нахожусь, пока совсем не замёрзну, или не захочу есть. И никто не трогает меня за этим занятием, никто не прогоняет меня от реки.
Никто не говорит мне, что я прав, но никто не говорит мне и того, что я неправ.
Я спокойно наблюдаю смену утра на вечер, весны – на лето, лета – на осень, а осени – на зиму.
И вот, снова начинается весна. Скоро уже начнут распускаться первые листочки.
Я наблюдаю, и я жду. Но я – спокойно жду.
Я – так спокойно жду... Так спокойно, как могу.
Всё-таки, вероятно, в прошлой жизни у меня было какое-то образование. Но прошлое образование – мне не мешает. Так, всплывёт что-нибудь… именно тогда, когда надо. И снова - чисто всё. Чисто.
И, вот ещё что хорошо. Работать можно только тогда, когда необходима еда. А если есть еда, то можно просто полежать. Или почитать что-нибудь. И можно думать, думать... Можно молиться.
Да, не смейтесь. Можно молиться, да…
И, самое главное. Спутники мои... Мне повезло. Такие душевные люди. Год ведь живём втроём – и ничего, живём.
Насчёт женского пола тоже... Мне не надо. Я, наверно, в прошлой жизни – отравился этим женским полом. Гоше – тоже не надо, почти, а вот Васе – надо.
Но Вася баб в дом не тащит. Бывает, что день его нет, а бывает – и неделю нет. Погуляет, погуляет, и возвращается. Иногда – и побитый приходит, и поцарапанный.
Потом он может месяц спокойно жить.
Так живём мы, и так живу я.
Часто, сидя на берегу своей речки, на своём привычном месте, я думаю о том, что произошло со мной.
Почему меня не добили, и я остался жить? Ведь, определённо, меня хотели убить!
Но я выжил, выжил – такой ценой выжил! Выжил, чтобы забыть всё, что было мной раньше! Почему?
Я спрашиваю у БОГА – почему? Сидя на берегу своей реки, я давно уже понял, что БОГ существует.
Существует, как существует всему сущему…. всему происходящему…. Как существует всему - Высший смысл.
Этот Высший смысл – и есть БОГ.
А мы? Мы не в силах даже предположить, не в силах представить себе этой Высоты. Или, если хотите, Глубины этого смысла.
Однако, следует в это верить. Почему?
Потому, что когда, наконец, ты поверишь в существование Высоты, ты можешь начать спокойно жить на своём уровне, на своём месте.
Тогда - ты сможешь спокойно ждать, вот что…
Тогда ты будешь знать, что твоё личное, маленькое место – определено этой Высотой. Оно определено Глубиной мысли, совершенно тебе недоступной.
И вот, когда я спрашиваю себя – для чего я выжил, потеряв себя в окружающем мире, я сам отвечаю себе так: я выжил для того, чтобы не лезть на чужое место.
То, прежнее место… оно было не моё. Да, не моё… Не моё…
Моё место – здесь, у реки. Сейчас – моё место здесь. Это БОГ поставил меня на это место, и я стою на нём.
Стою, как муравей, на тоненьких ножках, качаясь, и упиваясь радостью бытия. Ибо, если станут крепче мои ноги, стану крепче я сам – БОГ позволит мне вспомнить всё, и не умереть от того, что я вспомнил.
БОГ позволит мне вспомнить, и позволит мне остаться таким, каким он сделал меня сейчас. Бог позволит мне остаться спокойным. И Божьим…
И БОГ поставит меня на новое место, чтобы я стоял на нём, не имея иллюзий. Вернее, чтобы я имел – как можно меньше иллюзий. И о себе, и о своём новом месте...
Какое смешное слово...
Да, да. Невозможно совсем не иметь иллюзий. Есть просто некий уровень их, этих иллюзий, который не следует переступать никому...
Я вспомню всё тогда, когда буду готов.
А мне хочется вспомнить? Или нет?
Честно? Хочется... Мне так хочется вспомнить, Господи! Мне немного страшновато...
СКАЖИ МНЕ, ГОСПОДИ ...
КТО Я?
Вариации на тему бабочки, стучащей по стеклу
рассказ
Я – бабочка, бабочка, бабочка... Ах, как я устала, устала, устала... Я не могу, не могу, не могу... Я не могу вылететь на волю... Но ведь я её вижу, вижу, вижу... Там, за этой невозможной прозрачной стеной... За этой преградой...
Я вижу, вижу, вижу... Там небо... Там зелёные кусты... Там, там, там... Как я устала, устала, устала... Сейчас... Я наберусь сил... И снова попытаюсь...
Так, так, так... лапами, лапами, лапами... крыльями, крыльями, крыльями... Сейчас, сейчас, сейчас...
Нет... опять лапы не удержались... Опять я внизу, вниз, внизу... Но ведь мне надо туда... Мне пора... Я должна оставить потомство... Но как же я устала... Уже начало сыпаться с крыльев... Нет сил, нет сил, нет сил...
Сейчас, сейчас, сейчас... сейчас я попробую ещё раз....
Коричневая бабочка средней величины билась о стекло примерно в течение получаса. Она семенила своими лапками, быстро-быстро перебирала крыльями, и взбиралась по стеклу на самый верх, до самого края рамы.
Потом она обрывалась вниз, какое-то короткое время сидела на раме, опустив крылья, и снова начинала всё сначала.
Тот, кто лежал на смятой, неопрятной постели, стоящей возле окна, уже минут двадцать, как проснулся. Он лежал почти без движения, и даже глаза его были практически закрыты. Так, приподнимались иногда заплывшие веки, и снова падали обратно, на глаза...
Лежащий попытался было натянуть одеяло на голову, но под натянутым одеялом было душно, и пахло... ну, извините, как пахло.
И он снова выполз из-под одеяла. Чуть приоткрыв правый глаз, он снова посмотрел на бабочку, бьющую крыльями о стекло.
Ой-ё... Сколько же она может тарабанить по стеклу... Разбудила меня, тварь... Неужели соображения у неё нет – отлететь на метр, и вылететь в форточку...
Ой-ё... Что же это мне так плохо... Паскудно-то как, а...
И пил-то вчера немного, вроде... Не больше, чем всегда... Но как мне плохо... Как плохо мне... Хоть кричи... У – у – у...
Лежащий на кровати издал нечленораздельный звук, похожий на мычание.
У – у – у... Что спрашиваешь, почему тебе плохо... что кочевряжишься-то, сам перед собой... знаешь ведь, почему так плохо-то...
У – у – у... Знаешь... Какого чёрта попёрся на эту вечеринку... ведь сам же их презираешь... А лебезил-то как перед ними, лебезил... Чуть языком их не вылизал... Сволочь ты сам, последняя ты, трусливая тварь...
А чего лебезил-то... А чтобы должность получить, чтоб войти в их «круг»... чтоб своим стать... вернее, «ихним» уже стать, «ихним», до конца уже... До конца уже «ихним» стать...
И что... получилось у тебя... получилось, получилось... Сегодня уже явка к начальнику, в двенадцать ноль-ноль....
Пора вставать, бриться... Не могу...
Да сколько же ты можешь мне душу топтать своими лапами... Ишь, крылышками бьёт... Дура... Выпустить тебя, что-ли... Или прихлопнуть уже совсем, чтоб не мучилась...
Лучше прихлопнуть... У – у- у... Как же мне плохо...
Лежащий подвинул ноги, потом тяжело перевернулся на бок. Он полежал немного на боку, откинул одеяло, и поставил ноги на пол. Потом он поднял своё тело, и установил его в вертикальном положении, опираясь руками о подоконник.
Бабочка билась о стекло, повторяя подъёмы и падения с завидной периодичностью.
Лежащий, то есть уже – стоящий, занёс над ней свою руку, чтобы прихлопнуть её кулаком.
Возможно, от того, что он всё-таки выпил кое-что накануне, а может быть, по какой-то другой причине, рука его описала плавную дугу, и со всего размаху въехала в стекло, немного выше того места, к которому как раз подбиралась бабочка.
Раздался звон разбитого стекла. Капли крови из разрезанной руки брызнули на стекло, на подоконник, на пол.
Чудо.. Чудо, чудо, чудо... Я видела, видела, видела... мелькнула тень.... огромная тень.... А потом прозрачная преграда раскололась, раскололась, раскололась....И вот я лечу, лечу, лечу....Небо... трава... кусты... цветы....
Кровь продолжала течь. Порез был достаточно глубоким. В довершение печальной картины, один из осколков стекла впился стоящему прямо в босую ногу, войдя в неё, как острый нож.
Ну, хоть так... Пусть уж летит... Хоть так я ей помог... Хоть так...
Стоящий сначала как-то неловко присел, зажимая порез на руке, а потом откинулся на пол, на мгновение потеряв сознание. Осколок стекла торчал в ноге.
Вошедшая на звон разбитого стекла, жена стоящего побежала вызывать «Скорую».
Мне же надо к начальнику... К начальнику надо... К двенадцати ноль-ноль... Не иду, значит... Как трясёт на этих носилках... Интересно, рука-то сгибаться будет... и нога... связки-то порезал, или нет...
Вот ведь как... не вышло... К начальнику – не вышло пойти-то... Эх, жаль... Как же я теперь...
А может, и к лучшему... Чёрт с ним, с начальником... Пресмыкаться не надо... Унижаться...
«Скорая», мягко амортизируя на ухабах, увозила «стоящего», а теперь уже снова «лежащего», в хирургическое отделение больницы, навстречу новым поворотам его неоконченной жизни.
Я. Ангел- Хранитель... Я смотрел на него, смотрел... Неужели он не способен понять, куда он движется... Неужели он не может понять, когда идёт навстречу злу... Навстречу гибели... И не сообразит, что надо сделать шаг в сторону, и идти совсем иной дорогой... Ну, хоть так... Я помог ему – хоть так...
Бабочка же - давно приступила к своим непосредственным обязанностям. Она сидела на цветке. И рядом сидели её собратья, проживая свою, ещё неоконченную жизнь.
И если можно спасти живую душу, надо сделать что-нибудь. Сделать дыру в стекле, или сделать дыру в ноге...
|
