Без своего имени, а, значит, не со своей судьбой. Я вижу его в стеклянном кубе с водой; он скользит, и пальцы оставляют потный отзвук на стеклянной изнанке. Приходят скучно одетые люди с одинаковыми взглядами и выпровождают его тело прочь. Без имени, без света, без музыки.
У него тонкие гнущиеся во все стороны гуттаперчевые ноги, и при движении кажется, будто чья-то неаккуратная рука гнёт их в разные стороны, чтобы отработать силу нажатия: как скоро поломается? Тело плещется в поту. Это всего лишь мясо для созерцания. Выплюнутые слова падают и падают на пыльную сцену и разбиваются на мелкие крошки, мешающие двигаться. Они хрустят. Сыплются между пальцев.
Он проходит по краю сцены как по подоконнику, и окрестные кошки прислушиваются к лишним в этом засыпающем воздухе звукам. Песни падают, падают, - они дистрофики, их мышцы вянут в рассоле пота, а тонкие ноги не в силах удержать гнущимися костями.
Он уходит, а толпа пережёвывает его тело камерами мобильных телефонов и линзами фотоаппаратов. Остаётся труха, из которой одинаково одетые господа лепят сдобные комочки и поджаривают их на медленном алчном огоньке.
Скрипят изгрызенными перьями журналисты, шуршат подолами гламурные красавицы: сегодня мясо пришло показать себя в закрытый клуб, где посетители пьют водку с сиропом – чтобы не было больно.
А мне больно. А мои мысли кто-то запер в белую комнату с белым потолком и обитыми войлоком стенами. Мои мысли истекают потом, лимфой и кровью. Сегодня мне на мгновение показалось, что жалкий человечек с гнущимися ножками и потными сосульками волос надо лбом посмотрел на меня твоим взглядом.
Я не верю призракам, которым нравится своими ужимками доводить мои мысли до новых приступов. Вижу готовые обжаренные комочки. Они пахнут мясом. Пахнут копотью и агрессивными специями.
Маечка, джинсы, кеды.
Музыка.
Не надо!
Раскидаю плечами толпу. Толпа благоговейно расступится перед моими вырвавшимися из обитой войлоком комнаты мыслями и побежит по шоссе за первым вечерним автобусом, втягивая ноздрями его дым. Я не хочу чтоб ты – как он: тонкие гнущиеся ножки, потная маечка, старательно приподнятая над животом, джинсовые бёдра.
Я должна торопиться, я разбиваю светофоры. Бегу.
Ты – дома, и дом покрыт тишиной, как бронзовой накипью. Спишь под одеялом, уютно уткнув нос между двумя ладонями. Синяя птица с большими бархатными крыльями ещё тут, и загораживает весенний утренний свет, льющийся от окна. Ты не просыпаешься.
Я ложусь рядом на пол и, переворачиваясь на спину, на какое-то время поддаюсь утешению. Рано. Потом. Когда? Может, что-то потечёт иначе, и музыка перестанет разбиваться о ставшую каменной от весенних заморозков землю. Человечек в кедах на тонких ножках танцует для перекормленной толпы.
Позже, позже, спи. Сейчас у тебя в гостях сказочные лошади и добрые синие рыбы. Деревья такие большие-большие, а на них попугаи ведут переговоры о поставках орехов. Когда-нибудь я отправлюсь сопровождать тебя по территории, где живут одинаковые, скучно одетые люди, любящие созерцать мясо и водить за руку.
Когда-нибудь будет громче и острей. Душней и обрывочней. Позже…
Маечка, джинсы, кеды.
|
