«Как легко мир оставляет людей беспомощными и одино¬кими и продол¬жает свой путь как Солнце, и Луна, и Боги».
А.Шопенгауер
…Пожилой мужчина недвижимо лежал на кровати, устремив свои небесно-голубые глаза в серый, давно не беленый потолок. На старой деревянной табуретке, рядом с крова¬тью, стояли алюминиевые миски с тем, что раньше можно было назвать пищей. В тарелке с супом кишели опарыши. Рядом — разбросанные черствые куски хлеба и кружка с водой. На полу валялась небольшая иконка с изображением Божьего Отца. Запах в помещении, мало похожем на жилую комнату, был такой, что у редких посетителей здесь буквально разъедало глаза. Исхудал мужчина так, что сделался по¬хожим на скелет.
За парализованным стариком (у мужчины были полностью парализованы ноги) давно уже никто не уха¬живал. Жена уже лет 10 как умерла. Был здоровым – были и друзья, но с приходом страшной болезни, которая навсегда приковала к кровати, все они как будто испарились. Из родных у больного старика тоже практически никого не осталось. Ну, за исключением сына, которого с трудом можно было причислить к разряду родственников, потому как к отцу он наведывался крайне редко. Не появлялся целыми неделями. Хотя вместе с семьёй жил на соседней улице. А если и навещал, то всегда навеселе и лишь для того, чтобы забрать у папаши его скудную пенсию и тут же ее пропить.
Дед уже давно привык к довольно необычному, я бы даже сказала, нечеловеческому приветствию своего сына: «Ну что? Не подох еще?» — и всегда лишь радовался появлению такого жестокого, но все же родного человека. Несмотря ни на что. И даже на то, что последний частенько бил старика за то, что тот «ходил» под себя.
—Ах ты, старый осел! – заорал молодой мужчина, когда в очередной раз наведался к отцу, и с такой ненавистью запустил в старика иконку, которая стояла у его изголовья на тумбочке, что дедушка от испуга часто заморгал глазами. — Опять, б…, нагадил! Никакого толку от тебя!
Старик всегда молча терпел побои сына, потому как просто напросто не чувствовал физической боли. А вот несправедливые жестокие слова, так безжалостно слетавшие с уст сына, задевали его за живое и заставляли сердце ныть от боли и обиды. Но в ответ дед не молвил ни слова, в таких ситуациях он просто терялся и, не знал, что сказать, да и нужно ли было?
Пьяного же сына просто бесило нечеловеческое смирение старикашки. Хоть бы слово сказал, закричал, кулаком погрозил, так нет же, лежит себе и даже не шелохнется. Он просто не знал, что отец парализован…
А дедушка, как будто ничего не замечал, и только лишь грустно улыбаясь и глядя на сына своими влажными от слез и невероятно добрыми голубыми глазами, всегда предавался воспоминаниям:
—А помнишь, сына, как мы на рыбалку с тобою ездили? А? Ты тогда еще маленький был совсем, наверное не помнишь…А за грибами как ходили...А в прятки помнишь?...Я никогда не мог тебя найти. Так ты умело прятался. И сейчас как будто прячешься…Приходишь так редко? Сынок…А помнишь?…
—Ты че несешь, старый? Совсем из ума выжил что ли? Я за деньгами пришел, а ты мне тут про какие-то прятки лечишь! Ну, говори, куда ты на этот раз свои копейки припрятал?
—Сынок…Пенсию вот нынче позже обычного принесли…В комоде-от…Возьми…В верхнем ящичке. Почтальонша, милая такая девушка, в мешочек из-под молока ее, как я и велел, положила…
И лишь только дверь за молодым мужчиной затворялась, дед тут же начинал тихо плакать и сам того не замечая, вдруг крепко засыпал. И так вот мог проспать целые сутки.
Нередки были также случаи, когда сыночек являлся к отцу не один, а в сопровождении какой-нибудь уличной девки. Молодой мужчина не видел ничего особенного в том, чтобы устраивать свои грязные свидания в двухкомнатной квартире своего больного отца. Уверен был, что старый не посмеет рассказать об этом его женушке. А расскажет, сам знает, что за этим последует.
Кстати, «добрая» женушка тоже иногда навещала свекра, можно сказать, не давала умереть ему с голоду. Кое-какие человеческие чувства в ней в отличие от мужа все же остались. Она молча оставляла пол буханки хлеба на табуретке и наливала в кружку свежей воды. Вот и всё. Со снохой старик никогда не разговаривал, просто молча лежал, глядел в потолок и только лишь тяжело вздыхал.
—Ну, ничего недолго еще осталось, - «успокаивала» его женщина.
Они просто все забыли: и сын, и сноха, и внуки, как много доброго сделал для них их теперь уже никчемный старик. Будучи здоровым, он только и трудился и жил для того, чтобы помогать своим самым родным на свете людям: то продуктов привезет, то путевку на курорт на работе пробьет, как бы для себя, а сам все им отдавал – любимому сыну и снохе. И денег всегда подкидывал, если нужно было, машину даже свою подарил, зачем, мол, она мне стрику, пользуйтесь детишки, вам она нужнее, вы молодые…Да и с внуками, двумя озорными мальчуганами, всегда рад был понянчиться, так что они целыми неделями жили у своего дедушки. А дедушка все их баловал: и мороженое вам, и пирожное, и карусели в парке аттракционов. Ни в чем не отказывал любимым внучатам. Где же они теперь? Забыть забыли про своего когда-то любимого деда.
«Да Бог с ними, — оправдывал их дед. — Они ведь всего лишь дети, ничего ведь еще не понимают, пущай себе живут, да горя не знают». Но вот как было ему понять того ребенка, который уже давно стал взрослым, этого дедушка совершенно не знал.
…Радости дедушки не было предела, когда к нему «в гости» наконец-то наведались сотрудники социальной защиты. Это соседи потрудились их вызвать. Ночные стоны за стенкой и плач старика извели их на нет. Старичок как ребенок улыбался гостям свои беззубым ртом, а из его голубых глаз по морщинистым щекам текли крупные слезы. Неужели ему теперь будет, кому пожаловаться на свою участь? Задыхаясь от слез, дед не мог поверить своему счастью. Неужели он еще кому-то нужен в этом мире? В то время, как родному сыну он уже давно стал обузой и он, не скрывая этого, ждал лишь его смерти. А все ля того, чтобы заполучить драгоценные квадратные метры, на которых проживал их беспомощный старый отец… Дед плакал и просил специали¬стов соцзащиты не остав¬лять его од¬ного и беспомощно протягивал к ним костлявые руки.
«Всем же хочется заботы, ласки хочется, и животным, и людям, - хриплым от рыданий голосом говорил старик. - Вот и меня Бог услышал! Слава тебе Боже. Милая, подыми, пожалуйста, иконку, – дед указал взглядом на святыню, которая валялась на полу. – Я бы сам, да вот ноги перестали меня слушаться.
Молодая женщина подняла икону и вложила ее в старую руку старика.
«Дай, дай я ее поцелую. О, Господи, благослови. Вот ведь как услышал же. Это ж надо. Сколько я молился, сколько просил. И он услышал…»
Старик дрожащими руками приложила икону к маленьким, сморщенным губам, на которых покоилась его еле заметная, блаженная улыбка.
«Прости их всех, Боже! Прости, молю. Они ни в чем не виноваты… » — свои последние слова дедушка сказал уже еле слышно, так что присутствующие не смогли разобрать, о чем или о ком он ведет речь. Да в прочем и не нужно было. Этот разговор касался только двоих.
Небесно голубые глаза старика, в которых застыли слезы, сделались как будто стеклянными. Они все также смотрели на серый, давно уже не беленый потолок, но только теперь уже ничего не видели…
|
