Мы напишем стихи о том, как нам хорошо с тобой,
А потом ты научишь меня танцевать полонез - и мы взлетим!
Чиж
О Чиже мы могли разговаривать вечно. Я ни капли не преувеличиваю. Если музыка способна сближать людей, то Чиграков сделал это на сто процентов. Ни ты, ни я не были хиппи, Чиж дарил нам ощущения свободы, дух лихих и бесбашенных 70-х, когда было живо понятие «Андеграунд», когда гопники звались «Люберами», поскольку многие из них жили в подмосковном городе Люберцы, когда гоняли за длинные волосы, именуемые «хаиром», и бесконечные сережки в ушах, когда провести ночь в вытрезвителе или «Обезьяннике» считалось нормальным, когда, в конце концов, мир был огромным, как талант Оззи Озборна, и хотелось любить человечество, когда каждый второй брал в руки гитару и извлекал из нее бессменные три аккорда, когда были противны война и все, что с ней связано, и можно было с гордостью именовать себя пацифистами, когда джинсы были не только элементом одежды, а еще и безупречным символом свободы и борьбы с общественными нормами.
Мы были неформалами в душе. Носить банданы и дырявить уши - нам было необязательно, хотя я все же иногда делал первое и решился на второе. Ты считала глупостью проявлять свою индивидуальность внешним видом. Мятые футболки, рваные брюки, все это глупо, на самом деле, и уже ни капли неоригинально. Гораздо сложнее выделяться в толпе, где на всех надеты балахоны, лица скрывают капюшоны, звучит музыка, и нужно исполнять ритуальный танец.
Чиж – это драйв, романтика до боли в заусенцах, рев мотора железного байка и бесконечный ветер в ушах. Немного Чижа есть в каждом.
Помню тот вечер. Ты сидела на диване, я сидел на корточках перед тобой. Еще немного, и нужно было уходить. Уходить от тебя, но это дьявольски трудно. Каждое расставание я воспринимал, как землетрясение, как ураган, как сольный концерт Жанны Фриске, в конце концов. Было мучительно больно оставлять тебя одну, потому что невозможно было от тебя оторваться, тобой невозможно было надышаться, ты была подобна колодцу, найденному уставшим изможденным путником посреди пустыни, когда он уже отчаялся и перестал надеяться на чудо – его фляга пуста, в округе никого, палящее солнце, безостановочные галлюцинации и ни единого намека на оазис. И вдруг – колодец, и он оказывается реальностью, и в нем, на удивление, невероятное количество вкуснейшей прозрачной воды.
Именно таким источником счастья и наслаждения ты была для меня.
И вот я сидел перед тобой. Рука в руке. Молчали. В Плэйлисте – Чиж, кажется, трек «Снова поезд». Еще секунда – и уйду. Нет, не смогу, не посмею.
- «Бросаешь» - говорят твои глаза. – Бросаешь меня, да? – повторяют губы.
Нет, не бросаю, так надо. Поцелуй. Это был самый долгий наш поцелуй. Что-то было в нем особенное, будто вдохновение пожаловало или бывает такое, что год за годом ты выполняешь однообразную рутинную работу, и руки уже сами выполняют все автоматически, ни на секунду не мешкаясь, от этого и труд твой выходит схематический, одинаковый. Но однажды, ты даже сам не знаешь почему, ты все делаешь с каким-то особым неописуемым восторгом и работа тебе в кайф и результат сверхположительный и уникальный. Конечно, наши поцелуи работой назвать нельзя – это скорее душевная потребность, нежели физические явления, посему будем считать, что это было вдохновение. Некая высшая сила двигала и управляла нами.
А может быть, причина тому – Чиж, словом, я не знаю. Но мы целовались, и чувствовали, что это какой-то особый поцелуй, который, возможно, никогда и не повторится вовсе, возможно поэтому, нам так хотелось продлить его на сколько это было допустимо. Я чувствовал, как внутри что-то сжимается, словно внутри меня рождается новая вселенная, меньше той, в которой мы уже существуем, но ни на грамм не уступающей ей в красоте и могуществе. Эта вселенная носила твое имя, ты была виновата в ее рождении. Внутри было тепло, я походил на раскаленный до бела утюг, когда-то меня так и звали – «пылающий утюжок». Глупо, конечно, но в тот момент я был именно этим «пылающим утюжком» Мне казалось, что моего тепла хватит на миллиарды больших и маленьких планет, на сотни вселенных, но главное, что его должно было хватить твоему сердцу.
Что ощущала ты, мне было неизвестно, мы никогда не обсуждали это. Надеюсь, что и с тобой происходило нечто подобное, по крайней мере, я не видел, чтобы твое лицо скривилось.
«Снова поезд - вчера был куда-то и куда-то – сейчас» - Пел Чиж, предугадывая то, что спустя несколько дней такой же поезд увезет меня от тебя на полторы тысячи километров.
Мы долго смотрели друг на друга и ничего не говорили. Слова – самое жалкое выражение чувств. Они ни на что не годятся. Движение – есть жизнь, слова – всего лишь буквы. Далее я стою в коридоре. Обуваюсь. Ты стоишь напротив. Поцелуй. Короткий, невыразительный и не берущийся в сравнение с предыдущим. Кажется, я ушел молча.
- С тебя смсочка, - шепчешь на прощание ты.
Удар двери. Щелчок замка. Я спускаюсь по ступенькам со второго этажа, выхожу из подъезда, а небо уже светлеет, мир готовится к рассвету. Еще видны звезды. Одна, вторая, третья. Я плохо разбираюсь в созвездиях, знаю только Большую медведицу, ее и вижу, а в голове саундтреком к уходящей ночи звучит Чиж.
Полиритмия вагонных колес наводит на мысли о пьесе с названием "Take 5".
Луна.
Луна освещает пустые стаканы и лица соседей, храпящих на все лады.
Спи...
Ты, конечно же, еще не спишь. Я вспоминаю об смске, достаю телефон, набираю какое-то ярко-розовое и приторное пожелание, отправляю. Жду. Приходит ответ, за тем еще один и еще – этот уже последний. Я снова пишу, отправляю. Ты уже спишь. Телефон замолкает до утра.
Улицы города пустынны, а потому – прекрасны. Воздух бодрит, хочется танцевать, но я не умею. Когда-то я выиграл конкурс народных танцев. Это было еще в школе. Среди трех параллельных классов проводили конкурс. В течение трех или четырех месяцев на уроках народных танцев мы изучали какие-то движения, делали упражнения, репетировали танцы, и вот итог этих трудов был вынесен на суд строгих зрителей и жюри. Каким образом мне удалось заполучить первое место – для меня остается загадкой. И, не смотря на этот диплом, танцевать я не умею совершенно.
Я остановился на несколько секунд. Осмотрелся. По небу летела одинокая птица. Она радостно замахала мне крыльями, готов даже поспорить, что она улыбнулась мне, покружила немного над головой и скрылась за облаками. Раздался рев мотора. По дороге ехала поливочная машина. В городе начиналась жизнь. Лежа на зеленом диване тихо спала ты.
Снова поезд, и близнецы-рельсы куда-то ведут.
Снова поезд... Полагаю, мне опять не заснуть.
Снова поезд - вчера был куда-то и куда-то - сейчас.
Снова поезд - полуночный джаз...
Мы поругались из-за пустяка. Я в очередной раз сглупил. Мы была на даче. Нас было шестеро. Пиво, шашлыки, музыка: словом полное единение с природой. До поры до времени всем было весело, я был вполне адекватен, ты, хоть и чувствовала себя не лучшим образом, была весьма жизнерадостно.
Мои джинсы разорвались, я решил, что это знак свыше, и искромсал их дальше, став похожим на залихватского неформала. Оставалось еще серьгу в ухо, и булавки в джинсы. Булавок не было, штаны я закатал – получилась смесь скинхеда и хиппи, плевать, ведь мы были на даче. Кто там меня видел?
Ты смехом встретила мой наряд - псевдопроявление личности. Во мне ты этого не ценила.
Дача была небольшая, я не разбираюсь в сотках, думаю, что их было не больше пяти. Вы сразу пошли в малинник, мы стали разводить костер, готовить шашлыки.
После мы валялись в домике. Ты выбрала нам самую широкую кровать. Их было три. Играло радио, мы целовались в засос, ласкались, я приник к твоим грудям, я был похож на кота, неожиданно наскочившего на склад валерьянки. За уши не оттащишь. Губы, шея,
груди, живот – мой рот стремительно путешествовал по изгибам твоего тела. Я не помню, сколько прошло времени, оно просто перестало для меня существовать. Очень просто оказаться вне времени, невероятно сложно вернуться обратно, но нам пришлось это сделать.
Вечером, когда уже все были практически в норме, двое удалились в домик, чем искренне посмешили нас. Уж больно торжественный вид был у обоих, будто они шли выполнять государственное задание, Родину спасать, а не ублажать физические потребности.
Но вскоре мы уже не были рады этому событию. Прошли не меньше двух часов, а они вовсе не собирались возвращаться.
Вечер сменила ночь. Шашлык был съеден, пиво на исходе, состояние легкости и восторга тоже. Ты немного загрустила, практически не стала обращать на меня внимания. Я крайне разозлился, практически был взбешен. Тут вышли эти двое, я зашел в дом, схватил свой, поношенный и уже буквально вросший в меня, рюкзак и сказал, что ухожу. Ты посмотрела на меня, как на ненормального, я сделал вид, что не заметил твоего взгляда, пошел к воротам.
Я собираю свой нехитрый скарб:
Военный альбом, письма и что-то еще по мелочам.
И сержант к медбратьям рванул в надежде спирта добыть,
И дежурный махнул рукой: "Давай!"
Домой, домой!
Ворота были заперты, я не знал дороги домой, мы были на этой даче впервые, автобусы уже часов 5 как не ходили, денег в кармане не было, мелочь какая-то, этого, явно, мало. Уходить было совершеннейшей глупостью. Я это понимал, но был пьян и очень зол, сознавая, что до дома мне не добраться, я решил все же выбраться наружу побродить немного неподалеку и после вернуться к тебе. Я уже заносил ногу, готовясь перелезть через забор (я не знал, где ключ и не хотел его искать), но передумал. Я вдруг осознал, что в мгновение могу тебя потерять. Ты, сказала, что если я сейчас уйду, то я уйду навсегда, что можно будет о тебе забыть и лучше уже не вспоминать. Как же ты была на меня зла. Потерять тебя я не хотел и не имел право, все и так было весьма непросто, чтобы с легкостью отпустить тебя.
И я вернулся, скинул рюкзак, подошел к тебе, ты развернулась и ушла. Я выпил много и сразу. Вновь пошел к тебе. Ты не сказала ни слова, и вновь ушла. Поднялась на второй этаж, который, по сути, являлся чердаком, хлопнула дверью. Я ненавидел тебя. Ненавидел, потому что нечеловечески любил. Гораздо больше я ненавидел себя. Как я мог позволить себе, обидеть тебя, сделать тебе больно? Как? Ведь я же не человек, я самая откровенная сволочь. Знал же, что тебе будет неприятно. Знал, но все равно сказал, что ухожу. Сказал, рассчитывая на то, что ты станешь меня, словно ребенка, отговаривать, упрашивать. Идиот. Свинство – вот как это называется.
Ты плакала наверху, я это чувствовал, но не шел к тебе. Вместо этого упорно вливал в себя спиртное. Будто тебе приятно смотреть на мою пьяную рожу, полезшую к тебе с извинениями. Но я все же это сделал. Ты сидела на досках. Там весь чердак был завален какими-то досками и столетними тулупами. Я сел напротив тебя. Сел на колени, как бы это банально ни выглядело. По твоим щекам катились крупные слезы. Я хотел их вытереть, ты оттолкнула мою руку. Ты отворачивалась от меня, я разворачивал тебя к себе. Все это происходило молча. Я знал, что ты не поверишь ни единому моему слову. К чему тогда что-либо говорить? Наконец, твоя рука лежала в моей, ты уже практически не делала попыток ее вырвать. Слезы высыхали, было слышно, как внизу играет музыка, как танцуют остальные. Мне казалось, что я всего лишь сверчок, маленький беспомощный сверчок, которого ты можешь раздавить одним движением руки. Ты была огромной, как гордая и величественная львица. Ты была львицей, разорвавшей в клочья мою независимость. Вот только я не тянул на роль льва. Я был маленьким ничтожным сверчком. Возможно, что ты думала именно об этом. Я же не мог влезть в твою голову.
Я искренне раскаивался. Но ты мне не поверила, не припомню случая, чтобы ты признала и приняла мои раскаянья.
Спустилась ты одна. Я остался наедине с собой и терзавшими мой мозг мыслями. Я знал, что не потерял тебя, однако мы отдалились друг от друга, и чтобы вернуть предыдущую дистанцию между иной и тобой, мне было необходимо сделать не один шаг. Десять, а может и пятнадцать – я не лучший математик.
Мне надоело ошибаться, мне казалось, что ты ускользаешь, что я так и не смог тебя изучить, ни на грамм не стал тебе ближе. Волна боли и отчаяния накатила на меня, ударила в разрыхленный мозг, задержалась в горле, затем провалилась и растеклась по груди и желудку, так и не сумев вырваться наружу. Нужно было успокоиться, удавить негативные мысли, и я пошел за очередной порцией пива.
Ты смсилась с твоим бывшим. Ты так и говорила «Мой бывший» и неоднократно упоминала мне о том, что бросила его ради меня. Переполняло ли меня чувство гордости? Скорее я больше чувствовал ответственность, легшую на мои плечи. Раз ради меня, то я непременно должен оказаться лучше, быть единственным и неповторимым. Меня пугают подобные звания, уж слишком громки и почетны. Я – всего-навсего я, такой, какой есть. Выше головы не прыгнешь, но и ниже не упадешь. Он писал, что помнит о тебе, думает, любит, верит, что одумаешься, вернешься, как-никак он долгое время был единственной твоею любовью, твоим Богом, если можно так выразиться. В тот момент ты была близка к тому, чтобы восстановить его в должности Всевышнего. Однако, этого не произошло. Я был рядом, и я был тому причиной.
Ночь разгулялась не на шутку. Время уже давно перешагнуло через барьер полуночи, но мы продолжали бодрствовать. Ты танцевала, я тоже совершал какие-то нелепые движения. Делал я это, не потому что мне было в кайф, нужно было как-нибудь приблизиться к тебе, нужно было настроиться на твою волну. Будь я трезв, мне было бы стыдно за мои неумелые «па», но во мне сидело порядочно алкоголя, да и остальные влили в себя немало.
Перед сном ты сказала:
- Больше никогда так не делай.
Я посмотрел тебе в глаза, и кивнул. Мы поцеловались. В кровати мы еще какое-то время провели в ласках, но вскоре я почувствовал, что ты засыпаешь. Спал я не с тобой. Ты беззаботно уснула, заняв больше половины кровать. Я висел на самом краю, толкать тебя не стал, не хотел тревожить. Когда ты уже крепко спала, я вышел из домика и полез на второй этаж. Укрывшись тулупом, я уснул на железной лестнице, согнувшись, как минимум вдвое. Спал часа два, может три. Но утром я точно знал, что твоя обида исчерпана. Днем мы уехали с дачи. В голове у меня звучал Чиж…
Если хочешь, мы будем жить на другой планете
Под солнцем твоих немыслимо близких глаз.
Наш мираж никогда не сумеет разрушить ветер,
Когда он в покоях Вселенной отыщет нас.
Мы сбежали от всех. Просто взяли и ушли, не сказав ни слова. Сперва, мы шли в магазин, и не собирались этого делать. Я купил спрайт, ты купила сигареты. Назад возвращаться не хотелось. Там было много народа. Я уже несколько месяцев не видел их, ты же практически ни с кем из них не общалась. Нас ждали обратно, но мы не пошли. Зачем делать то, что не хочется? Мы открыли спрайт. Они пили спиртное, но оно не веселило их. Они сами не знают, зачем пьют. Они пьют, когда встречают друг друга на улице, когда гуляют, когда ходят друг к другу в гости, когда им плохо, когда им весело, от нечего делать, чтобы расслабиться. Мы зашли в ближайший дворик, сели на лавочку. В доме напротив в нескольких окнах горел свет. Мы смотрели на них. Рядом были черные квадраты окон. Они казались таинственными, было интересно узнать, что же скрывается за ними, что прячет от нас темнота.
Тогда мы были еще едва знакомы. Третья или четвертая встреча, свиданием ее даже с натяжкой было невозможно назвать. Мы сидели и смотрели на эти окна, о чем-то разговаривали, и было так хорошо от всего этого, что мы ушли оттуда, где нам не хотелось находиться, ушли от них, что мы вот так сидим и запросто разговариваем, что на небе луна льет на нас свой волшебный и магический свет, что, в конце концов, ты нравишься мне, а я тебе.
Тогда мы еще не знали, что это станет нашего совместного пути. Вернее, ты знала, а я только догадывался. Я, как всегда, был во многом не уверен, что-то искал, думал совершенно не о том.
Ты курила сигареты, я смотрел на дым, ускользающий на небо, и думал, что это нехорошо, что ты куришь, нет, конечно, не преступление, но все же было бы лучше, чтобы ты не курила. Я называл тебя «курильщицей», ты отвечала, что бросишь только, когда забеременеешь.
Зазвонил телефон. Звонила другая, говорила о чувствах ко мне. Я чувствовал себя сволочью, но ее чувства мне были ни к чему. Я что-то отвечал, грубил (не потому что мне этого хотелось, просто так было проще все закончить), она искренне удивлялась, почему я себя веду подобным образом. Наконец, я не выдержал и отдал трубку тебе. Полнейшая глупость, однако, ты взяла телефон и стала с ней разговаривать абсолютно спокойным тоном. Хотя совершенно точно знаю, что эта ситуация тебе была неприятна и тебе. И, может быть, даже намного больше, чем мне.
И пока, ты разъясняла ей, что ее претензии глупы и неоправданны, я не отрываясь, смотрел на тебя. Мне казалось, что ты и есть то окно, которое за ширмой темноты скрывает в себе немыслимо яркий свет. И мне хотелось заглянуть в это окно, я чувствовал, что мне это было необходимо. «Вырви гвоздь, скрепивший твое прошлое с рушащейся стеной сознания» - пронеслось в моей голове. И я погрузился в омут страсти и печали, ни секунды не сожалея о принятом решении.
Телефонный разговор был окончен, ты протянула мне трубку и улыбнулась. После этого я долго и возбужденно говорил. Ты закурила еще одну. Я выплескивал наружу все то, что давно уже кипело у меня внутри. Ты внимательно слушала, или делала вид, что слушала, а после назвала занудой. Для тебя я пожизненно закреплен к этому определению. Все из-за что я постоянно чем-то недоволен. Мир – не совершенен, глупо с этим бороться. Он настолько же идеален, насколько и утопичен.
Дальше мы сидели молча. В наушниках у тебя играла музыка. Ты всегда положительно отзывалась, если на вопрос «что сейчас слушаешь?» я отвечал «Чижа». Мы одинаково любили его.
- Не понимаю, - говорила ты, - как можно не любить Чижа? Мне это тоже было непонятным. С Чижа началось мое знакомство с миром настоящей музыки. С десяти лет он тесно вписался в мою жизнь и занял в ней достойное место. Моей первой песней была «Вечная молодость». Ты любила «Дополнительный 38-й», «Хучи-кучи Мэн», конечно же «Перекресток», «Она не вышла замуж», «хочу чаю», «Автобус», «Вот пуля просвистела», «Ок», «Полонез». Как-то ты спросила, что из Чижа включить? Я ответил, что мне все равно, потому что у Чижа нет плохих песен, ты согласилась и поставила «Снова поезд».
Мы не были фанатами его творчества, мы понимали, о чем он пишет, и нам нравилось, то, как он это делает.
Звонил телефон. Нас, все-таки, хватились и начали разыскивать. Ты долго не брала, ты не знала, что сказать, наконец, решилась, сказала, что тебе стало плохо, и ты ушла домой. Я якобы пошел тебя провожать. Ты не любила врать, хотя иногда приходилось это делать. Позже мы договорились, что мы не будем друг друга обманывать. Но обещания не всегда возможно выполнить.
Луна медленно выкатилась из-за туч. Ее печальный и тусклый блеск освещал твое задумчивое лицо. Луна была тебе к лицу. Что-то было в твоем задумчивом выражении, какая-то магическая сила, которая тянула к себе с невероятной силой, манила таинственностью. Ты казалась печальной, но не унылой, а именно опечаленной чем-то, хотелось тебе помочь, научить быть счастливой, хотя я и сам не знал, каково это – быть счастливым.
Теперь я понимаю, что счастье – это когда ты танцуешь. Но я не умел танцевать, ты могла бы помочь мне научиться, и тогда вместе мы бы сочинили наш собственный танец, танец нашего счастья. Но тебе самой был нужен тот, на кого можно было бы опереться и стать навсегда слабой, как это и должно быть по законам природы. Женщина хранительница очага, мужчина – охотник и защитник, внимательный и любящий – такие все реже встречаются.
Тогда я впервые подумал о том, что было бы неплохо тебя поцеловать. Реализовывать мысль я не стал. Все-таки ты еще была с твоим бывшим. Мы посидели еще немного и ушли. Звезды устроили на небе балаган и разыгрывали сценки на бытовые темы. Я проводил тебя до подъезда. Ты вошла внутрь. Фонари разрывали оковы темноты, ветер теребил мне волосы, я навсегда запомнил твое лицо. В окне второго этажа загорелся свет. Я ушел. Свет – это надежда на лучшее. Это было твое окно.
Повинуюсь тебе и вручаю свою душу и сердце свое.
Я, конечно, увы, понимаю - вряд ли нужно тебе это все...
Дай мне шанс оправдать свои чувства, потерпи хоть немного, молю!
Ты поверь - мне и больно, и трудно...
И к тому же я все же люблю!
Воспоминания, как лампочки – то гаснут, то неожиданно вспыхивают….
Когда мы впервые увидели друг друга, я играл на гитаре. Мы никогда друг о друге не слышали, и даже тогда не познакомились. Это был массовый поход на природу. Помимо нас – те же лица, плюс еще несколько человек. Мы пели, как это обычно и бывает, русский рок. Те немногие песни, которые я умею играть. Пели и Чижа «О любви». Всего одну песню, но не потому что я не смог сыграть больше, просто, кроме тебя и меня другие его песни мало кто слушал. Мы не обратили друг на друга внимания. Так оно обычно и бывает. Нам просто не пришло время заметить друг друга. Вскоре ты ушла, а я в тот вечер напился, прыгал через костер, спалил галстук (спрашивается – какая была необходимость надевать галстук, отправляясь на природу?), несмотря на не сезон, купался в реке. Через год мы официально познакомились.
У нас было свое место. Только наше место, хотя оно не было безлюдным, рядом всегда находились какие-нибудь люди. Друзья, враги, незнакомые. Возле тебя постоянно крутились бродячие собаки, коты, насекомые. Они тянулись за тобой хвостом. Случалось, что за тобой следовала целая стая бездомных кобелей. Но мы никого не замечали, ничто не могло нас вырвать из сказки.
Мы сидели на обрыве и смотрели на реку. Сидели прямо на траве или на целлофановых пакетах. Порошковое вино. Редкостная гадость. Но ты неоднократно говорила о том, что неважно, что ты пьешь, гораздо важнее – с кем. Еще ты говорила, что напиваться нужно водкой. Я не пью горькую, ты же с нее практически не пьянеешь. Парадокс – бутылка пива тебя чуть ли с ног сбивает, а бутылка водки всего лишь хмелит.
В начале своих отношений многие ходят в кинотеатры, кафе, клубы, на концерты. Мы ходили на обрыв. Он приносил нам покой и умиротворение, столь необходимые нам обоим. Ты устала быть сильной, я устал от неудач и несправедливости. Здесь ничего не напоминало о прошлом, об остальном мире, о болезнях, завистях, обидах, предательствах. Мы туманили мозг вином, целовались, разговаривали, ты смеялась, называла меня в стомиллионный раз «занудой», ложилась головой на мои колени, я гладил твои волосы. У тебя удивительные волосы. Они настолько мягки и приятны на ощупь, что мне казалось, что я окунаюсь в них, как в море. Я мог их гладить часами. Я портил твою прическу, каждый раз ты ругала меня за это, приподнявшись на локте, ты произносила:
- Что ты наделал? Опять мне все волосы растрепал…
И снова ложилась. А я иступленный гладил твои волосы, смотрел на тебя свысока, улыбался, как ненормальный, и пьянел больше от тебя, чем от вина, у которого был прескверный вкус, и которое рождало тягостное похмелье. Когда заканчивалось вино, мы начинали ссориться. Идиллия не может длиться вечно, все имеет свой логический финал. Прилив энергии сопровождался бурным выражением эмоций, мы ссорились из-за мелочей, ты обвиняла меня, что я постоянно ною и жалуюсь, я лез к тебе с поцелуями, ты отталкивала меня, говорила, что я совершенно ничего не соображаю, мы собирались, шли домой, я вел себя отвратительно, пел песни, падал в кусты, разговаривал со светофорами, либо делал что-нибудь в подобном роде. За эти мои глупости ты и любила и не могла терпеть меня одновременно.
Но так было не каждый раз. Частенько ты рассказывала мне про тех, с кем была раньше. С одним тебе не о чем было разговаривать, другой никогда не интересовался тобой, с одним у тебя было все замечательно, он был старше тебя, он ничего не требовал от тебя, вы заранее знали, что ваши отношения рано или поздно закончатся, и просто не забивали себе этим голову. Тебе было с ним хорошо, жизнь на кураже, ночные походы на его работу, драйв и рев мотора, раздирающий тишину ночи, шикарный секс. Он был твоим гражданским мужем, если бы он остался, то был и бы официальным. Но он уехал.
Ты не требовала от меня куража, но я чувствовал, что он не был бы лишним. Я терпеть не мог твои рассказы – тут было крайне задето мое самолюбие, меня не интересовало, что было до меня, это было раньше и не со мной, но с другой стороны я понимал, что именно этих воспоминаниях кроешься ты, без них невозможно тебя узнать, отчасти понять. Сам я старался не говорить о том, что было не связано не с тобой, но, если честно, мне практически нечего было рассказывать, летопись моих продолжительных отношений еще не была начата. Я считал, что не создан для серьезных отношений, и, уж тем более, гражданского брака.
Когда же я слышал о тех, кто были с тобой раньше, то не мог не думать о том, что когда-нибудь ты будешь с серьезным видом говорить очередному зануде или отличному парню о том, что был некогда в твоей жизни один такой неисправимый зануда. Слабый он был какой-то, не справился с возложенными на него ожиданиями, без куража был совсем, ты потратила на него усилия и время, а он…. Я много еще чего такого себе воображал, пока не вспоминал, что жалеть никогда и ни о чем не стоит. О всех бывших ты вспоминала с теплотой и благодарностью.
Иногда мы засиживались на обрыве допоздна. В реке отражались звезды. Они были настолько близко, что можно было взять их на руки, подержать в ладонях. Мы рассказывали друг другу сны. Ты редко видишь сны, и все они полны абсурда и психоделики. Твои сны могли бы с легкостью выйти в свет под кистью Дали или Пикассо. Мне снятся более праздные вещи, но я способен заразиться сном, ходить потом под впечатлением неделю или около того. Однажды во сне я чувствовал, как кто-то управлял моим телом. Ощущения были на грани реальности и потустороннего мира. Это длилось не менее десяти минут, я не мог проснуться, хотя сознание мое работало, я чувствовал, что кто-то меня душит, хотел уже прощаться с этим миром, но неожиданно все закончилось. Я спрашиваю твое мнение по этому поводу, ты ничего не отвечаешь, ты считаешь, что это лишь плод моего бурного воображения. Меня обижает твое отношения к моим словам. Я искренне надеялся узнать твое мнение. Мы еще сидит какое-то время. Звезды уносит течение, они покачиваются на ходу и горят блеском твоих глаз. Я больше не могу сдерживаться, я целую тебя.
- Пора. - Говоришь ты, и мы уходим. Я встаю и вижу, как падает звезда. Она искрится бенгальскими огнями, затмевая своим блеском все когда-либо существовавшие светила. Еще мгновение и, сорвавшись с края небосклона, она гаснет. Я беру тебя за руку и понимаю, что так и не успел загадать желание.
Мы отрываемся от земли и взлетаем. Твои волосы щекочет ветер, он соскучился по твоим космически грустным и красивым глазам. Мы кружим над высокими деревьями, над крышами домов, внизу мелькнул твой дом, город уменьшается с невероятной скоростью, а мы летим все выше и выше, пока не ударимся головами об крышу космоса. Рядом с нами кружит синица, в ее крыльях больше свободы, чем во всем человечестве.
Я беру тебя за вторую руку и обнимаю тебя. Ты улыбаешься мне. О, Господи, я танцую!!!!
Идиллия наша настолько нелепа, что мы не находим слова
Мы все понимаем, мы просто смеемся - нам нравится эта игра.
Спасибо Сергею Чигракову и группе Чиж и Кͦ .
|
