Наконец-то улица погрузилась в темноту. По совершенно неромантичному переулку шли они. Она напевала оптимистичную песенку. А он восторженно слушал и молчал, в прочем как всегда. Она знала его на протяжении долгих лет. Но последнее время он хоть и был рядом, но постоянно молчал, он даже стал казаться ей обузой. Наверное, он был умнее её, поэтому лишь думал, что было его правом.
Вскоре прохлада утра накрыла их с головой. Усевшись на влажную от росы скамейку, она накинула на свои хрупкие плечи шаль, которая досталась ей от бабушки, давно умершей. Хотя иногда казалось, что одевая шаль, милая старушка оживала и садилась рядом на скамейку. Она даже иногда умудрялась дотронуться до старого накрахмаленного воротничка бабушки. Но иллюзия мгновенно таяла. Он, в сою очередь, был как обычно рядом с ней и с воображаемой старушкой. Правда она бабушка ему совсем не нравилась, от неё всегда пахло лекарствами и старыми духами. Но он молчал и как всегда просто думал.
Она всегда была с ним. Они как будто были одним целым, все не могли на них наглядеться. Иногда на публике она заставляла его говорить, его речи всегда были прекрасны и упоительны. Но даже говоря, он повиновался ей, восхвалял лишь её. Смешной… Наивный. Он думал, что она всегда будет с ним. Глупец.
Однажды , не позвав его с собой, она ушла.
И долго не возвращалась. Он был в замешательстве: «Не оставила ли она его?». Наверное, был привязан, боялся потерять. Но под утро послышался стук её каблуков в парадной. Он узнал бы этот звук, наверное, из тысячи других. Она была весела и даже не подошла к нему. так продолжалось и дальше. Он стал совсем угрюм и молчалив, многие перестали узнавать его. Он постоянно был дома один, сидел в кресле и жалел, что не умеет курить, ведь она всегда расслаблялась с помощью сигарет, а он хотел быть как она, хотя бы для самого себя.
Как-то она вернулась в слезах. Долго плакала, извинялась, целовала его, всё рассказывала, металась по комнатам, суетилась, говорила, что он её не понимает, что она действительно скучала и мучалась.
Но он ответил ей лишь гудением струн, больше он не любил, не доверял и не ценил её. Теперь он не её контрабас.
Пусть кто-нибудь другой возьмёт смычок с запылённой полки, проведёт по струнам, ласково уложит в футляр или сумку и, повесив на плечо, пойдёт дышать темнотой, смотреть на звёзды и ощущать утреннюю прохладу и росу лавочки в саду, как раньше и жила она, девушка, играющая на контрабасе.
|
