«Мариэль. Наследник герцога»
Книга 2
Часть 1
Глава 1
Пять лет назад, или Не все поддается законам логики...
Наступила долгожданная вторая половина августа. В Лиссабоне в колледже искусств начался учебный год. Те, кто тут уже учился не первый день, выгодно отличались от новичков, в чьих взглядах присутствовал некий страх и робость. Они путались долго по коридорам, изучая обстановку или попросту разыскивая свою аудиторию. В то время как неновички уверенно шли, даже не глядя под ноги, так как за время учебы они изучили в коридорах даже малейшую щель.
В одном из классов, судя по вышеописанным приметам, находились в основном новенькие. Они стояли, тихонько перешептываясь, в то время как почтенных лет учитель заканчивал зачитывать фамилии, вызывая для знакомства поочередно всех своих учеников.
- ...Фредерик ле Гранж...
- Я, господин учитель, - из толпы вышел светловолосый высокий юноша весьма чопорного вида.
- Дерек МакКингли...
- Я, господин учитель, - необычно низенький для своего шотландского происхождения юноша выступил на шаг вперед и слегка поклонился учителю.
Вдруг учитель на несколько секунд замолчал, словно вчитываясь в фамилию, написанную на листе бумаги, который он держал в руках. Он поправил очки и снова повнимательнее стал разбирать фамилию словно по слогам, не веря своим глазам.
- Эдмон де Гарнье? - он вопросительно и с легкой дружеской улыбкой посмотрел туда, откуда, пробираясь сквозь толпу, выходил к центру необычайно привлекательный молодой человек лет 17-ти, чья внешность очень напоминала ему одного хорошего знакомого.
- Я, господин учитель...
Учитель улыбнулся. Юноша, не заметив этого, а может, не подавая вида, что узнал учителя, ввиду некоторых своих логических рассуждений, с поклоном ушел назад на пару шагов.
- Что ж! - продолжил мастер, - добро пожаловать в наш колледж, господа. Занимайте свободные мольберты и приступим к занятиям.
Ученики стали рассаживаться. Из 20 человек нашлось как минимум 10, кто обратил все свое любопытство на Эдмона. Что-то в нем было такое, что неизменно притягивало внимание. Немудрено, если бы в классе присутствовали девушки, но речь сейчас шла не о внешней красоте, которой можно было позавидовать даже будучи лицом мужского пола. Его матово-бледное, удивительно правильной классической формы лицо с тонкими чертами выдавало в нем чистокровного аристократа, однако даже эта бледность навряд ли приписывалась только его происхождению. Почти по-женски красивые большие серо-голубого цвета глаза были всегда полуприкрыты длинными ресницами, словно это каким-то образом помогало ему сосредоточится на своих внутренних мыслях и создать невидимую преграду от шепота и присутствия окружающих. Несколько плотно сжатые губы, казалось, не давали вырваться какому-то крику из глубины его души. Так казалось... а может быть, это и было правдой. Весь одетый неизменно в черное, кроме рубашки, он производил впечатление скорбящего по умершему человеку, да и выражение глубокой печали на лице лишний раз это доказывало. Он медленно прошел к свободному месту и бесшумно опустился на стул, потупив взгляд в пол, но тем не менее внимательно слушая учителя.
- Итак, - продолжал маэстро; голос его звучал уверенно, но мягко и успокаивающе - так свойственно говорить только философам-мудрецам, - сегодня у нас с вами первый урок, но я не стану сразу давать вам лекцию или практические упражнения по графике - а начнем мы именно с нее. Я бы хотел познакомится не только с вами, как с личностями, но и как с художниками. Поэтому я решил сделать небольшую проверку вашего уровня, чтобы в дальнейшем мне было легче подправлять ваши ошибки, если таковы найдутся. Материал для эскиза в свободном стиле и тематике вы выбираете на свое усмотрение. Сегодня я не устанавливаю никаких правил, господа. Все по вашему желанию. Что ж, приступайте.
В аудитории зашелестели листы бумаги, открывались-закрывались портфели для извлечения из оных перьев, туши, карандашей и красок - всего, что необходимо для урока. Учитель тем временем вернулся к своему столу, положил документ на стол и встал возле окна, желая поглядеть, что происходило в саду под окнами аудитории. На самом краю парка за забором, отгораживающим часть колледжа, где занимались дамы, он увидел девушку-служанку с граблями, которая старательно вычищала лужайку от сухих листьев. Он не видел ее лица, он едва различал ее фигуру и не только из-за плохого зрения, но и по причине достаточно большого расстояния между его окном и забором.
- Бедное дитя... - прошептал он, несколько помрачнев, и, вернулся взглядом в аудиторию, весьма притягательным субъектом которого стал юный герцог де Гарнье. Глядя на юношу, он даже немного улыбнулся, так как очень был рад видеть среди своих учеников сына человека, который ему был словно родное дитя. Луи Милле никогда не забывал об Антонио, а тот, в свою очередь, судя по присутствию Эдмона в этом колледже, не забывал о старом учителе. Теперь уже очень старом... Много лет прошло с тех пор. Сам Антонио тогда был ненамного старше мальчика, который сейчас сидит в самом конце класса, что-то рисуя на листе бумаги. Милле уже было давно за 70, но он по-прежнему оставался таким же щуплым и подвижным, хотя и не настолько, как раньше, - старость брала свое, а года были неумолимы в своем беге.
Милле уселся на свое кресло в ожидании, когда - по его расчетам - уже кто-то что-то вполне приемлемое для критики нарисует. Потом учитель стал прохаживаться между рядами мольбертов, внимательно разглядывая, что и как каждый изображал. Ему нетрудно было определить темперамент человека, его характер и привычки, едва взглянув на штрихи, линии и цвет, которыми создавались работы тем или иным учеником. Он уже знал о каждом буквально все. В аудитории в основном присутствовали люди молодые, а потому жизнерадостные. Повсюду вырисовывалась жажда жизни и приключений; яркие краски и ненавязчивые штрихи выдавали легкомыслие и беззаботность. Но так должно было быть в их возрасте. Впрочем, все зависело от человека...
Милле не знал Эдмона так хорошо, как Элен или Антонио. С минимальной погрешностью он бы смог сказать, что бы рисовал герцог, если бы увлекался по-настоящему изобразительным искусством. Но было очень интересно узнать, как воспринимал мир его юный сын. Милле подошел ближе и застыл в немом оцепенении: мало того, что рисунок напрочь был выполнен в мрачных тонах, да еще к этому присоединился не менее мрачный сюжет. Картина изображала мертвого юношу, лежащего на самом краю берега моря; его рука, застывшая в жесте мольбы к океану, застыла протянутой вперед к глади воды; сам же юноша был избит плетками и по всему телу виднелась запекшаяся кровь. Милле вздрогнул, почувствовав, как холод пробежал по его спине, а кончики пальцев словно заледенели. Картина была выполнена профессионально. Слишком профессионально для того, кто только пришел в колледж. Но краски и сюжет навевали более чем уныние. Скорее апатию, депрессию и призыв смерти.
- Эдмон... - позвал учитель.
Юноша обернулся и, сообразив, что перед ним стоит учитель, вскочил со своего места.
-... останьтесь, пожалуйста, после занятий, мне надо с вами поговорить, - закончил тот.
- Хорошо, господин учитель, - с поклоном сказал юный герцог.
Милле отошел в сторону. Несколько человек, обративших внимание на то, что произошло и на разговор учителя и ученика, зашептались.
- Что у него там такое, что учитель приказал ему остаться после занятий? - спросил один из них, кто ближе всех находился рядом с тем местом, где стоял мольберт юноши.
- Понятия не имею, - ответил сидевший рядом.
- Странно...
- Согласен. Подождем время отдыха и все узнаем.
Так получилось, что Эдмон закончил работу до назначенного срока. Милле заметил, что тот ничего не делает, подошел к нему и, выяснив, что работа завершена, отпустил юношу в парк на свежий воздух, не забыв напомнить ему, что он должен прийти ровно через час обратно для беседы.
Эдмон вышел на улицу и пошел вглубь парка. Гуляя здесь в первый раз день назад, он видел скамейку в самом углу под забором. Там никто не будет его видеть и никто не потревожит его мысли. Ему сейчас вообще ничего не хотелось, кроме смерти, на которую он не имел права во имя родителей, а особенно отца, которого он снова обрел. Он сейчас чувствовал, что ни на что не имеет права, даже на смерть, которая забрала у него Джулию. Забрала вместе с его радостью, счастьем и будущим. Все так опостылело в последнее время. Ничего не хотелось: ни жить, ни учиться, ни рисовать. Он бы сейчас запросто прыгнул с высокой скалы или бросился под экипаж... под тот самый, который сбил девушку. Душа Эдмона стала как ледяной айсберг, покрытый снегом, она замерзла и оцепенела. Разрываясь между необходимостью жить ради родителей и желанием быть рядом на небесах или в аду с той, кого любил, Эдмон начинал впадать в депрессию, вызывавшую неудержные слезы, беспокойство и ненависть к самому себе. Он сел на скамейку в самый угол за живой изгородью из вечнозеленого кустарника, который полностью скрывал его от всеобщих глаз колледжа, и заплакал, закрыв ладонями лицо. Ему так трудно было удерживать слезы в присутствии посторонних. Все считали его сильным человеком, он и был сильным, но не сейчас. Из-за боли. Но не физической, которую можно вылечить, а той боли внутреннего мира, которой нельзя коснуться, к которой нельзя приложить целебное лекарство. Возможно, рана и заживет, но шрам останется навеки. Что бы сейчас ему ни говорили и что бы с ним ни делали - ему было бы безразлично. Он слушал бы любые слова в свой адрес и не произнес бы ни звука, даже если бы его сейчас истязали.
Сквозь пальцы рук выступали капельки слез и падали на траву. Он даже не видел, что кто-то стоял за оградой и наблюдал за ним, не решаясь заговорить. Это была та самая девушка, за которой наблюдал Милле. Она уже убрала сад и вернулась за корзиной с листьями, чтобы выбросить ее содержимое в мусорку за зданием колледжа. Увидев молодого человека, закрывшего ладонями лицо, она долго не могла понять, что с ним происходит. Лишь только когда она заметила блеснувшую на его пальцах слезу, ей стало понятно состояние незнакомца.
«Какими злыми бывают подчас некоторые ученики в своей критике! - подумала она, ошибочно предполагая, что причиною слез этого человека, которого она видела впервые, а потому предположила, что он новенький, была жестокая критика его работы некоторыми старшими учениками. - Разве можно доводить человека до такого состояния! А хуже всего то, что многие из критикующих еще толком сами ничего не умеют делать, только оскорблять других научились... Как же сделать так, чтобы он перестал расстраиваться по таким пустякам? - размышляла далее девушка. - Я его совсем не знаю, да и заговорить первой с ним как-то неприлично: он, судя по одежде, принадлежит к высшему сословию, а я... я всего лишь безродная служанка-сирота...»
Она подняла свою корзинку и тихонько стала отходить в сторону. Эдмон, словно почувствовав чье-то присутствие, вдруг поднял голову, желая узнать, кто потревожил его одиночество. Но он лишь увидел удалявшуюся девушку в сереньком платье и белой косынке, из-под которой выбивались длинные каштановые волосы.
«Хоть бы она ничего не заметила...» - подумал юноша, тяжело вздохнув и вытирая платком слезы. Еще с минуту он посидел на скамейке, чтобы сошла краснота с глаз и щек, и собрался было уйти, но едва он сделал несколько шагов по направлению к выходу из растительного лабиринта, как его окликнул довольно приятный женский голос с той же стороны, где незадолго до этого исчезла незнакомка в платке.
- Вы кого-то ждете, молодой человек?
Эдмон обернулся. Перед ним за забором стояла одна из учениц, прикрываясь белым кружевным зонтиком от солнца. Впрочем, она вся была в белом, даже фартучек, слегка испачканный красками, тоже был бел, как снег. Ее изящное дорогое платье весьма кокетливо облегало стройную тонкую талию. Как и полагалось ученицам этого колледжа, она не носила головного убора и перчаток ввиду специфики практических занятий. Но это ничуть не уменьшало ее красоты и великолепия густых белокурых волос, пряди которых развевались на ветру. Она словно вся сияла на солнце, как ангел в лучах Божьего благословения.
Юноша поторопился ответить:
- Я... нет, мисс, я просто тут отдыхал... - из вежливости он подошел ближе, сомкнув пальцы на одном из плетеных железных узоров ограды. - Извините, если я вас напугал своим присутствием.
- Что вы, - ответила незнакомка.
- Простите, я не представился, - поспешил исправить оплошность Эдмон, слегка поклонившись, - меня зовут Эдмон де Гарнье. К вашим услугам.
Девушка подошла ближе и глядя на представившегося своими голубыми, как небеса, глазами, ответила:
- Элоиза Беркли...
Она замерла взглядом на лице юноши.
«Боже... передо мною совершенство...»
Она не смогла отвести глаза. Сейчас ей трудно было понять, что ее так в нем притягивает. Как невидимый магнит. Ей вдруг захотелось во что бы то ни стало не отпускать его, слушать его тихий мягкий голос, видеть его глаза и только его глаза. Если он уйдет - это будет пытка для нее. Понимая лишь то, что она попросту влюбилась в него с первого взгляда, она, не позволяя ему смотреть куда бы там ни было, кроме как на нее, подошла вплотную к ограде и коснулась тонких пальцев юноши.
Может быть, точно так же было и с Антонио, много лет назад?.. Может быть, именно с этого все и начиналось? Эдмон не знал наверняка, он об этом никогда не задумывался, не вспоминая или не желая вспоминать прошлого отца в силу некоторых причин. Сейчас что-то другое руководило его поведением. До нынешнего времени непонятное. Тщетно его разум пытался найти логическое объяснение тому, что с ним сейчас происходило, но вся логика загонялась в тупик, постепенно отступая вглубь разума, уступая место тому, чему он пока не дал названия.
Элоиза протянула руку к его волосам, а потом слегка коснулась щеки и изящным пальчиком провела по его приоткрытым губам. Эдмон никак не отреагировал на ее действия и лишь опустил глаза.
- Идите за мною... - она поманила его рукой к углу. За одним из кустов в самом конце изгороди оказалась почти неприметная калиточка, сплошь заросшая диким виноградом и декоративным плющом, однако очень легко поддавшаяся хрупкой ручке девушки.
Эдмон смутно понимал, что с ним сейчас происходит, но шел туда, куда его звали. Что хотел он доказать самому себе? Что ему все безразлично? Что его жизнь потеряла смысл и что его поведение этим оправдано? Что же? И еще не скоро он даст этому объяснение. А пока он делал то, что ему говорили, не задумываясь о смысле своих действий, ибо всякий здравый смысл нынче был слишком отдален от его сознания.
Около калитки оказалась такая же оплетенная виноградом беседка. Элоиза завела его внутрь - и теперь они были одни, и никто их не мог видеть, а тот, кого минуту назад отделяли от нее железные кованые прутья, теперь был совсем рядом. Притягательная нежность в лице юноши, не похожего на всех остальных молодых людей его времени... Слишком непохожего. Его изящная красота просто манила к себе, оставляя единственное желание - всецело обладать ею, пренебрегая всеми установленными светскими правилами. Когда Эдмон был серьезен, его глаза немного отдавали холодом мыслей, но сейчас они смотрели иначе. Этот взгляд вызывал желание целовать юношу до безумия, что и сделала Элоиза, лишь только расстояние между молодыми людьми сократилось до минимума. Все было слишком просто - юный герцог не сопротивлялся ни единому действию девушки. Ему все было безразлично. Даже ее теплые руки, нежно скользившие по его волосам, лицу и телу, не вызывали ничего, кроме безразличного подчинения.
От Эдмона было слишком трудно отказаться и слишком тяжело забыть. Так же это было с его отцом много лет назад. Но приведет ли это к тому, к чему привело когда-то Мариэля, или же все закончиться по-другому? Не нам решать. Хотя, может, и в этом был какой-то смысл. Ведь не все поддается законам логики.
Дежурный зазвонил в большой колокол, оповещая тем самым, что занятия окончились. Эдмона этот звон словно разбудил ото сна. Он поспешно стал застегивать блузу, жилет и сюртук, которые столь искусно умудрилась расстегнуть Элоиза.
- Мне надо идти... - сказал он, словно просыпаясь ото сна. - Меня ждет учитель... еще увидимся, - добавил он напоследок, оглянувшись назад и слегка улыбнувшись. Странной была эта улыбка...
- Конечно, - ответила девушка, провожая его любящим взглядом.
Но он больше не оглядывался. Нервно стирая платком губную помаду с лица, Эдмон быстрыми шагами поднялся по лестнице и направился по коридору к аудитории, которую он покинул час назад.
Его уже ждал Милле. Почему-то стоя у окна. Он с не менее странным взглядом посмотрел на Эдмона, чем последний незадолго улыбнулся Элоизе. Луи сделал несколько шагов вокруг юноши и, вытянув чистый платок из кармана жилета, протянул его своему ученику со словами:
- Вытри шею с левой стороны... там все еще остались следы помады... Так, как зовут счастливую обладательницу богатого во всех отношениях трофея? - несколько саркастически продолжил он, выжидающе глядя на де Гарнье. Еще на занятии он хотел о совсем другом поговорить с Эдмоном - о его рисунке, но обстоятельства сменили тему.
Взяв платок из рук преподавателя, Эдмон несколько раз протер шею - на белоснежном платке и вправду остались следы алой помады.
- Спасибо...- поблагодарил он то ли за платок, то ли за то, что Милле указал следы «преступления», которые могли стать предметом обсуждения некоторых злых языков.
- Ну? - выжидающе настаивал маэстро. - Так как же?
- Элоиза Беркли...
- Эдмон, судя по рассказам отца, ты был очень серьезным молодым человеком, когда учился в колледже Св. Павла в Лондоне. Что произошло, что я уже склоняюсь к мысли, будто Мариэль ошибся в тебе, либо... я даже не хочу об этом говорить. Что с тобою происходит? Может, объяснишь мне? Неужели мне придется устраивать так называемую промывку мозгов - грубое выражение, но однозначно точное в данной ситуации, - взрослому человеку, которого отпустили самого в Португалию, которому доверились, на которого положились, как на вполне ответственного человека... Найди в себе силы не вести себя так, как сегодня пару минут назад. И еще: несмотря на мою тираду в твой адрес, я бы хотел услышать хоть несколько слов оправданий из твоих уст, так как есть вероятность, что Мариэль что-то забыл мне о тебе рассказать.
- Почему вы так жестоки ко мне, учитель? Зачем вы заставляете меня лишний раз вспоминать о том, что я не верну уже Джулию... никогда не верну! Зачем вы снова вскрываете рану, которая даже не зажила?.. - вдруг выпалил Эдмон. Почему никто даже не пытался понять его боли?
- Я понимаю...
- Нет, вы не понимаете, - перебил Эдмон. - Ее больше нет!
Он нервно вздрогнул, снова закрыл лицо руками и заплакал. Милле не стал его утешать, и у него была причина для этого.
- Хорошо, будем логичны в своих рассуждениях: ты настолько ее любил, что стал после ее смерти искать утешения в объятьях другой?.. (Эдмон вздрогнул после этих слов) При чем - я более чем уверен - твои чувства к Элоизе далеки от той чистой любви, которую ты испытывал к Джулии... Будем вести разговор, как взрослые люди. - Милле принципиально стал говорить с человеком много младшим, чем он, на равных. - Мариэль до сих пор кается в том, что ты сейчас делаешь с такой непринужденной легкостью, и мне становится страшно... Понимаешь, Эдмон, страшно. И запомни: с сегодняшнего дня я буду пристально следить за тобою! Куда бы ты ни пошел и что бы ты ни делал, - мрачно добавил Милле. - Одно из двух: либо ты снова станешь самим собою, либо я тебя буду запирать в твоей комнате систематически после занятий и буду заваливать практическим домашним заданием так, что ты будешь иметь право лишь на пару часов сна и трапезу в быстром темпе. Я все ясно сказал?
Милле был не на шутку зол. Спустя много лет он до сих пор винил себя в том, что вовремя не вмешался в образ жизни Антонио и позволил тому все решать самому, дав лишь несколько наставлений, которые герцог проигнорировал поначалу. Милле, как человек умный, не желал совершать одну и ту же ошибку дважды, предприняв в похожей ситуации тактику совершенно противоположную. Он не будет просить - он будет заставлять. Одной глупостью станет меньше, если он на сей раз вмешается.
- Да, учитель, - подавляя рыдания, ответил юноша.
- Вот и ладно. А теперь я провожу тебя в твою комнату. Пошли.
Жестом руки предлагая выйти из аудитории, Милле вышел вслед за Эдмоном, пропустив его вперед, чтобы тот находился в поле зрения. Шли всю дорогу молча, хотя их путь лежал через двор в противоположный конец сада, где виднелось здание общежития. Он довел Эдмона до самой комнаты, располагавшейся на первом этаже и напоследок сказал:
- Кстати, за сегодняшнюю работу ставлю высший балл. Но это сегодня, посмотрим, как вы справитесь с заданием на следующем занятии, молодой человек...
Эдмон поклонился учителю и зашел в свою комнату, где его ждал ужин на столе. После тирады Милле кусок в горле застревал. Едва прикоснувшись к еде, он оставил эту никчемную идею с ужином и, взяв книгу по химии со своего секретера, плюхнулся на кровать и стал читать.
Наступил вечер. Эдмон чувствовал, что просто так ему сегодня не уснуть. Он попросил, чтобы ему приготовили ванну, расслабившись в которой он стал думать о событиях сегодняшнего дня, пытаясь собрать воедино осколки, слепить весь этот мудреный пазл воедино и сделать выводы. Он не мог забыть Элоизу, а ее поцелуи до сих пор горели на его теле. Закрыв глаза, он попытался воспроизвести в мыслях весь ее образ до мелочей - и ему это удалось. Ему вдруг даже показалось, что он снова ощущает ее губы, соприкасающиеся с его губами. Он поймал себя на мысли, что ему хотелось бы, чтобы она была сейчас рядом с ним. Однако это было невозможно - девушкам запрещалось под угрозой исключения из колледжа вообще появляться в этой части здания.
Безнадежно вздохнув, он погрузился с головой в воду и снова вынырнул, окончательно намочив свои длинные волосы, которые мокрыми, слегка завитыми прядями, живописно обрамлявшими его лицо.
Вдруг он услышал легкий стук в окно своей комнаты. «Что это может быть... или кто? - подумал он.
- Черт, - выругался он, заставляя себя вылезть из ванной. Быстро вытершись полотенцем, он накинул свой халат, который тут же стал мокрым на плечах от воды, стекавшей с волос. - Нет никакого желания с кем-либо разговаривать... - мрачно пробурчал он, направляясь к окну, от которого исходило постукивание.
На улице было уже очень темно. Не успев зажечь лампу, он наощупь стал открывать щеколду на раме, и когда окно было открыто, он чуть не вскрикнул - за окном стояла Элоиза в ночнушке и халате и с папкой для рисования в руках.
- Что случилось? - несколько холодно произнес юноша. - Почему ты здесь?
- Может, поможешь мне перебраться через этот подоконник, пока меня никто не заметил? - вместо ответа спросила она, вставая на выложенную из камня клумбу под самым окном, чтобы быть повыше. Она была на голову ниже Эдмона, а потому ей еще пришлось привстать на носочки, чтобы ее талия оказалась на уровне подоконника.
Эдмон взял ее папку и положил на свой стол. Потом он обхватил ее тонкую талию и с легкостью поднял на руки. Он не спешил опускать ее на пол, а она не торопила его это делать.
Как легко зачастую сбываются наши желания - стоит только захотеть! Несколько минут назад Эдмону хотелось, чтобы Элоиза была рядом с ним, и вот она уже у него на руках. Другой бы задался вопросом, почему юному герцогу так все легко достается? Из-за его наследства и титула? Навряд ли: в этом колледже как минимум три четверти студентов из именитых семей и имеют титулы. Внешние данные? Да, он выгодно отличался на фоне многих, но и это не было решающим фактором. И не стоит забывать, что это начало всего, что может произойти...
Пожалуй, пояснение могла бы дать только Элоиза и те, кто окажется рядом с юношей в будущем. Это было сравни с великолепным цветком, мимо которого нельзя пройти, не заметив и не коснувшись лепестков; или как синь небес, которой нельзя не любоваться. Его глаза были глубоки, как воды океана, в них можно было утонуть, забыв даже о том, кто и что ты. Раствориться в них и стать их частью, ощущая, что хоть немного обладаешь тем, что тебя так влечет.
Но как и океан никогда не принадлежал одному человеку, как небеса были бескрайни и свободны, так и Эдмон никогда больше никому не будет принадлежать всецело, даже если кому-то, как Элоизе, будет казаться обратное. Сердце Эдмона разбито, а осколки остались разбросаны и развеяны ветром в Лондоне. Он покорит еще одну женщину, но на этот раз столицу, но в этот раз решающим фактором будут его знания и интеллект.
Для Элоизы сейчас непокоренной вершиной оставался Эдмон. И ей больше ничего не нужно было. Она сейчас ласково обнимала юношу за шею, не желая его никуда отпускать.
- Нас накажут, если кто-то узнает, что ты была здесь у меня... - прошептал Эдмон, опускаясь на кресло вместе с девушкой.
- Мне все равно... - ответила она.
- Как ты вернешься назад?
- Найду способ... - почти касаясь его губ, сказала она.
- Зачем ты пришла?..
И почему он это спросил? Он сам не мог понять, ведь несколько минут назад он так хотел, чтобы она была рядом. Два противоречивых чувства боролись в нем: с одной стороны он не хотел, чтобы его сегодня кто-то тревожил, а потому девушка его отчасти раздражала; но с другой стороны - отвечая на ее ласки - хотел, чтобы это продолжалось вечно.
- Я пришла не за чем, а за кем, - ответила она лукаво, вставая с его колен; при этом правая пола шелкового синего халата Эдмона соскользнула, высоко обнажая его ногу. Искусительница поняла, что на нем, кроме халата, ничего не надето. - И еще... - она замерла, остановив взгляд на его глазах, - я хочу, чтобы ты был моей моделью для эскизов. Или ты не хочешь?
- Я не сказал «нет»... - несколько безразлично ответил он, слабо отдавая в данную минуту себе отчет в том, что от него требуется. Ему не хотелось сейчас думать. Мысли его были переломлены надвое.
- Отлично, - она двусмысленно улыбнулась, зажгла лампу и села напротив на стул. Сперва она рисовала его так, как он и сидел, потом попросила поменять позу и так несколько раз. Как ни крути, а сказать, что девушка просто талантлива - это не сказать ничего, так как наброски ее были восхитительны. Ведь она была лучшей в своем классе, как и Эдмон. И трудно ответить наверняка, чего в ней больше: достоинств или недостатков.
- Ну, вот, - произнесла она, закончив его портрет. - Осталось только еще одно...
Она остановилась. Сейчас даже ее прямолинейности не хватало, чтобы произнести вслух то, что она хотела.
- Что именно? - теперь Эдмон, сидевший все это время почти безмолвно и уткнув свой взгляд в самый незначительный предмет в комнате, вопросительно взглянул на нее. - Я жду... ты прекрасно знаешь, что я сделаю все, о чем ты меня попросишь.
- Боюсь, ты не сделаешь этого для меня...
- Ты так думаешь? - он встал с кресла и сделал пару шагов в сторону. - Садись на мое место. - Элоиза сделала, как он велел. Ей стало ясно, что он ее просьбу просто угадал. Тем временем он встал спиною к ней в двух метрах.
- Мне... может, выйти? - тут ее легкая и непосредственная прямолинейность закончилась. Она стала сомневаться в себе настолько, насколько Эдмон отчего-то стал чувствовать себя уверенней.
- Нет нужды, - засмеялся он, развязал пояс, и халат легкой волною слетел на пол к его ногам, обнажая удивительно стройное юное тело.
Элоиза потеряла дар речи. Она никак этого не ожидала.
- Ты была так смела в своих мыслях, когда с моей ноги соскользнул халат... - оказывается, что несмотря на свое внешнее спокойствие и кажущееся безразличие, он полностью читал ее мысли. Так вот, как он угадал ее желание! Но это было не гадание на лепестках ромашки, а простая внимательность к жестам, мелочам и мимолетному выражению глаз.
Не разворачиваясь, он живописно сел боком на полу, опершись одной рукой о паркет и развернул голову к Элоизе, которая явным образом ощущала, как дрожат ее руки. Одно дело рисовать античных богов, сделанных из гипса, на практических занятиях, а совсем другое - божественно привлекательного реального человека, к которому кроме всего прочего испытываешь самые нежные чувства.
- Ты не рисуешь? Почему?
- Я... я не могу... - дрожал теперь и ее голос.
- Я сделал не то, что ты хотела?
- Нет... то есть... ты сделал все так.
- Тогда что тебя смущает?
Собрав все силы, она взяла в руки карандаш и стала рисовать, заставляя себя не думать о тех трех шагах, отделявших ее предмет желаний. Эдмон сидел, в этот раз глядя на свою художницу; ей и без того стоило немалых усилий просто находится рядом с ним, а еще этот взгляд! Лучше бы ей ослепнуть, только бы не видеть его. Точь-в-точь такой же был у Антонио де Гарнье... Подсохшие волосы юного герцога волнистым шелком ниспадали ему на плечи и спину, и на них лепестками ложились отблески луны, пробившейся через щель в занавесках в комнату; на его матовую бледную кожу падал свет от лампы, играя бликами, лишь только фитиль слегка колыхался от слабого дуновения ветра из приоткрытого окна; вокруг него царила атмосфера сродни той, когда стоишь под деревом акации, с которой осыпаются дождем цветки с их пьянящим ароматом, словно даровавшим сладкое забвение. Именно так и чувствовала себя девушка.
- Я закончила... - тихо произнесла она спустя несколько минут.
- Рисуем дальше? - соблазнительно улыбнувшись, спросил он, все так же сидя к ней спиною и обхватив свои колени руками. Его голова все так же была повернута к Элоизе, а его взгляд остался таким же – читающим самые сокровенные мысли, бродящим по чужой душе с самыми заманчивыми желаниями.
Когда она закончила второй эскиз, он сел на кровать и сказал с опущенной головой, протягивая ей навстречу руку:
- Иди сюда.... Мне так холодно...
Элоиза подошла к нему сзади, накинула на него халат, поднятый с пола, и обняла Эдмона за плечи. Он запрокинул свою голову ей на плечо и снова посмотрел, как тогда.
- Вот думаю, - продолжил он, играя ее тоненькими пальчиками, - какую награду мне у вас попросить, юная леди, за свою работу моделью? А? - он улыбнулся и подмигнул ей.
- Один поцелуй принцессы вас устроит, сударь? - возвращаясь в свое прежнее настроение, подыграла она.
- А как долго принцесса останется со мною?
- Сколь угодно долго, сударь.
- Тогда... смею предположить, что поцелуй будет долгим... да?
- Да...
............................................................................................................
Эдмон проснулся рано. Он открыл глаза и попытался вспомнить все, что произошло вчера поздним вечером. Элоиза... наброски, а он ее модель... Сейчас в комнате было пусто и тихо, только часы мерно тикали на стене у окна да птицы посвистывали на своем языке, сидя на ветке дерева, которое росло почти около клумбы. Элоизы не было. Лишь незакрытое на щеколду окно свидетельствовало о том, что она незаметно ушла еще глубокой ночью. А может, ее вообще не было? И ему это приснилось? Последним, что он помнил, был долгий поцелуй и теплые объятия девушки... и все. Больше он не мог вспомнить ничего.
В комнату постучали, перебив его мысли. Он вылез из-под одеяла, накинув на себя халат и открыл дверь. Служанка принесла завтрак. Он поблагодарил и вернулся с подносом обратно в комнату. Подойдя к столу, он обнаружил еще один набросок, вероятно, сделанный тогда, когда он спал, потому что он его не помнил. Набросок, сделанный цветными мелками - он вполоборота лежал на постели из красных роз. Внизу было написано несколько строк: «Ты был так прекрасен, что я не удержалась. Надеюсь, тебе понравится. Я люблю тебя... Элоиза»
Он улыбнулся - все-таки это был не сон - и положил рисунок обратно на стол, абсолютно не беспокоясь о том, что его кто-то увидит - навряд ли сегодня кто-то зайдет в его комнату. Сегодня над ним властвовала беспечность, и он не хотел думать о чем-то, грозящем ему неприятностями.
Он быстро поел, оделся, собрав все необходимое к уроку, и пошел в здание, где проходили занятия. В это время в классе было всего несколько человек. Одни разговаривали между собою, другие - что-то уже рисовали. Милле тоже был в классе. Движением головы он позвал Эдмона к себе. Пока он шел, тысячи предположений роились в голове юного герцога, вплоть до того, что Милле уже обо всем знает и сейчас ему устроят скандал. Но скандала не было. Милле, даже когда хотел выругать кого-то, оставался спокоен и невозмутим, а его замечания звучали холодно и неторопливо безо всякого крика. Кроме того, он не хуже Эдмона читал по глазам и подмечал малейшие движения, как истинный учитель фехтования, а ввиду его опыта и возраста, скрыть свои чувства ему было много проще.
- Как спалось этой ночью? - спросил он. Взгляд его словно пронизывал все сознание молодого человека.
Эдмон сглотнул.
- Хорошо...
- Вы, вероятно, меня не поняли вчера, молодой человек, - Эдмон понял, что Милле о чем-то догадывается.
- Я...
- Вы сегодня будете наказаны, - он произнес это немного громче. Несколько присутствующих в аудитории обернулись. Им стало интересно, за что наказывают самого лучшего художника в их классе. Все уже видели работу Эдмона, висевшую здесь же на стене у выхода в качестве работы для примера, как нужно рисовать. Те, кто обратил внимание на замечание Милле, были в недоумении. Хотя их любопытство брало верх над необходимостью не вмешиваться в чужие дела.
Тяжелое молчание овладело Эдмоном. Но это длилось всего минуту, ибо если рассуждать логически, то кроме Милле, никто не знал, о чем идет разговор. Эдмон поклонился и занял свое место. Молодой герцог угадал: никто ничего так и не понял, но каждый хотел бы знать, почему совершенно новенькому ученику устраивают взбучку без видимых на то причин, даже более того, за его талант его следовало бы хвалить, но происходило совершенно противоположное.
Юноша был замкнут на занятиях; пока никто не решался подойти к нему и напрямую поинтересоваться его проблемой. Некоторые иногда поворачивали к нему голову, словно для проверки, как тот себя ведет, но были удивлены абсолютным спокойствием и невозмутимостью. Когда урок подошел к концу, все стали расходится, не упуская шанса взглянуть на то, что и как сегодня нарисовал лучший ученик в классе.
Четыре человека стояли перед мольбертом Эдмона и любовались натюрмортом, выполненным в графическом стиле настолько идеально, что можно было позавидовать. Подошел Милле.
- Неплохо, - жестко произнес он, - но хуже, чем вчера.
Ученики переглянулись. Если это было оценено маэстро, как «неплохо», то что же нужно сделать, чтобы сделать работу хотя бы на уровень выше? Многие растерялись. Потому что даже сейчас для большинства из них достичь уровня Эдмона было несбыточной мечтою.
Желая разогнать любопытную толпу, Милле сказал:
- Так, все могут идти на получасовой отдых и на обед. Всех жду через час здесь.
Несмотря на огромное желание узнать, что происходит между учителем и де Гарнье и что вызвало недовольство со стороны уважаемого всеми учителя, соученикам Эдмона пришлось покинуть аудиторию и выйти во двор.
- Итак, - продолжил Милле (Эдмон встал в знак уважения) и стал прохаживаться взад и вперед, заложив руки за спину, - в качестве сегодняшнего наказания вы еще на четыре часа останетесь в этой аудитории после того, как всей уйдут. О задании я расскажу после. Вы свободны, молодой человек.
- Хорошо, - только и ответил Эдмон. Наверное, этот ответ бы прозвучал в любом случае, независимо от того, что сказал бы Милле. А четыре часа в классе означало лишь тот факт, что Эдмон вернется в свою комнату не раньше 8-ми вечера, когда будет достаточно темно. Ведь на дворе был конец августа и дни были уже коротки.
Несмотря не внешнюю строгость, Милле на самом деле просто уже не знал, что делать. У него не было возможности держать молодого человека постоянно при себе, но и следить за ним надо было. Применив подобные меры, он, по крайней мере, будет видеть сына Антонио перед собою лишние 4 часа, а это значило, что произойдет меньше глупостей, Эдмон больше устанет, и ему придется просто прийти, поужинать и лечь спать.
Луи все больше и больше различал разницу между Антонио и его сыном: отец Эдмона мог сказать все в лицо, он был в юности резок и прямолинеен, вспыльчив и непослушен; он все делал так, как хотел, а не как хотели другие - он никому никогда не подчинялся. Хотя, с одной стороны, это было правильно. В этом плане Эдмон был полнейшей противоположностью своему отцу, во всяком случае сейчас: спокойный и покорный, он никогда не перечил. Милле было даже как-то не по себе по той простой причине, что как бы он ни разговаривал с юношей, как бы ни был зол и расстроен, тот всегда все беспрекословно выполнял. Он даже ужасался от одной мысли, что если бы ему взбрело в голову - не доведи Господь! - приказать юноше броситься со скалы - тот бы в данный момент и это бы сделал, даже не спросив, для чего его посылают на верную смерть. Его уравновешенность просто поражала. И если Антонио, потеряв любимого человека, начинал все громить и разносить в пух и прах, ввиду своей импульсивности, то его юный сын внешне со всем примирялся, но только внешне. Он терпел до тех пор, пока ему не начинали жестоко пытаться вскрыть его самые ужасные душевные раны. До этих пор он молчал. Молчал и терпел. Этому качеству можно было позавидовать.
Юноша вышел во двор. Его вдруг кто-то окликнул. Он обернулся. К нему, отделившись от группы учеников, подбежал его товарищ по учебе, Джоэль Гордон. Эдмон не был с ним хорошо знаком, но, по всей видимости, Джоэль хотел стать другом де Гарнье, причем совершенно искренне и безо всяких выгод, которые он мог бы извлечь из знакомства с лучшим художником класса.
- Эдмон, извини, если лезу не в свое дело, но если не секрет, за что тебя так недолюбливает господин Милле? Я не могу найти логику: ты в несколько раз лучше рисуешь, чем самый талантливый из нас, но даже самого худшего так не наказывают, как тебя... За что? Я не понимаю, для меня это дико...
Эдмон улыбнулся в ответ, понимая всю искренность слов Джоэля, и ответил:
- Ему виднее, за что меня наказывать. Я действительно перед ним провинился...
- Жаль...
- Но я же сам виноват.
- Кстати, я тоже учился в школе Св.Павла в Лондоне. Только недолго и в то время, когда ты уже ушел оттуда. Кстати, я не удивляюсь, что ты и тут лучший. Даже там о тебе ходили легенды, - восторженно продолжал Джоэль.
- Какая все это ерунда, Джоэль, я особо по этому поводу не испытываю гордости. Я обычный и ничем не примечательный человек...
- Позволь с тобою не согласиться, поверь, что на той стене, где висит твоя первая академическая работа, нет работ первокурсников. Ты первый. Хотя бы это ты должен принять, как факт.
- Я рисую хорошо, как ученик, но не более того. Вершины мастерства я пока не достиг.
- Тогда я о себе промолчу, - с улыбкой сказал Джоэль. - Эдмон, а у тебя еще есть рисунки? Я мог бы на них взглянуть, если конечно ты разрешишь. Мне так интересно, что рисуют люди не на занятиях. На уроках мы все рисуем одно и то же. Это несколько скучновато. Двадцать работ совершенно идентичных, несмотря на уровень исполнения.
- Есть конечно, можешь сейчас зайти ко мне, я тебе их покажу. У меня их целая папка.
- Было бы здорово!
Когда они были уже в комнате, Эдмон попросил гостя подождать, а сам стал искать в шкафу свою старую папку для рисования. Джоэль случайно подошел к столу и увидел рисунок Элоизы, наполовину прикрытый другим листом бумаги. Он осторожно сдвинул мешавший лист и взглянул на эскиз, изображавший обнаженного спящего юношу, лежащего вполоборота на постели из красных роз. «Ничего себе...», - подумал Гордон, - «это же...» Единственно, что ему не удалось прочесть, - надпись, так как ее все так же скрывала часть листа.
- Ну, вот и они, - сказал Эдмон, возвращаясь; Джоэль вздрогнул от неожиданности.
- А... спасибо, - принимая из рук папку, ответил тот. - Эдмон, можно нескромный вопрос?
Эдмон лишь вопросительно посмотрел на него.
- Да... - наконец ответил он.
- Я случайно заметил рисунок на столе... это ведь... ты на нем изображен, ведь так?
- Да, - безо всякого смущения ответил Эдмон, - а что? Плохо нарисовано?
Он вел себя так, словно ни о чем особенном не говорил, как о самых обыденных вещах.
- Нет, рисунок превосходный... просто...
- ... просто это именно то, за что меня и наказывает Милле, - с двусмысленной улыбкой закончил Эдмон.
- Из-за простого рисунка? Но это же такая ерунда! - в сердцах воскликнул Гордон.
- Даже если это рисовала девушка? - лукаво спросил Эдмон.
- Она могла построить фигуру, основываясь на законах анатомии, - парировал Джоэль.
- Даже если это рисовалось с натуры?
На сей раз отбивать удары было нечем.
- Ты шутишь? - удивленно спросил Гордон.
- Нет, я сейчас абсолютно прямолинеен...
Джоэль задумался на мгновение. Если взять во внимание тот факт, что Эдмон не только богат и титулован, да еще и имеет прекрасные внешние данные, то удивляться в целом было и нечему. В этом плане Джоэль был более демократичен, чем Милле, за что ему нужно отдать должное. Придя к выводу, что Милле несколько неправ и зря тиранит Эдмона, он ответил:
- Знаешь, я все равно считаю, что он неправ.
- Милле?
- Именно он.
- Я не хочу вдаваться в подробности, но он просто боится, что станет свидетелем моего падения...
- Из-за таких рисунков???
- Ну... возможно не только из-за таких рисунков.
Эдмон знал точно, о чем он говорил, но Джоэль трактовал это для себя иначе, так как фраза была настолько двусмысленна, а Эдмон постоянно оставлял недомолвки в своих словах, так что вытягивать смысл из его последней фразы можно было бесконечно.
- Ладно, оставим эту ерунду, - усаживаясь на стул и открывая папку, сказал Джоэль.
Эдмон лишь улыбнулся.
Джоэль перебирал лист за листом и перед его глазами мелькали прекрасные наброски, сделанные Эдмоном в Эворе, виды Лондона, портреты каких-то людей. Но больше всего было эскизов, изображавших одну и ту же девушку. Джоэль так же заметил, что хозяин комнаты помрачнел при виде этой девушки, и он почувствовал, что лучше о ней не спрашивать.
- Я еще немного рисовал маслом, но все работы остались дома - их не было смысла сюда везти, - вдруг сказал Эдмон.
- Насколько мне известно, после графики у нас будет техника акварели, а потом и рисование маслом. И каждый раз будем начинать с натюрмортов и заканчивать рисованием гипсовых фигур, а в самом конце - с натуры.
- И кто же будет выступать в качестве модели? - поинтересовался Эдмон.
- Старшие ученики говорят, что Милле в основном берет кого-то из группы, кого он может позволить себе освободить от практического занятия. Боюсь, что этим человеком будешь ты, - шутливо закончил Джоэль.
- Почему я?
- Думаю, что к тому времени ты самого Милле превзойдешь по мастерству, если будешь двигаться в таком же темпе. И у тебя отпадет необходимость присутствовать на занятиях вообще.
- А если я вообще разленюсь и стану самым худшим учеником в группе? Что тогда? - вдруг сказал Эдмон.
- До этого времени мы все вылетим из колледжа! - шутливо сказал Джоэль, засмеявшись.
- Знаешь, - продолжал Эдмон, - ты мне напоминаешь одного моего друга по учебе из Лондона, Сэмюэля Чарлстоуна. Ты случаем ему каким-то родственником не приходишься?
- К сожалению, нет, а где он сейчас?
- Убежал из школы, и я предполагаю, что он сейчас работает тем, кем мечтал очень давно. Юнгой на корабле своего дяди, а в будущем, я так думаю, он станет и капитаном. Главное, захотеть, и все приложится само.
- О Боже, - вдруг воскликнул Джоэль, что-то вспомнив. - У нас осталось всего 20 минут до начала занятий. А мы еще не обедали... Я четыре часа не выдержу без еды.
- А мне в таком случае сегодня уготовано 8 часов без всякой пищи... - отозвался Эдмон.
- Почему восемь? - удивился Гордон.
- Я наказан, ты не забыл? Милле в качестве наказания дал мне дополнительных четыре часа занятий.
- Ужас какой...
- Да мне все равно... если честно, - безразлично ответил Эдмон.
Джоэль был в легком ступоре. Эдмон показался ему таким простым в общении человеком, честным и даже серьезным, что придирки учителя стали ему еще более непонятны. Он принес свой поднос с обедом в комнату Эдмона, и молодые люди в скором темпе пообедали вместе и поспешили обратно в аудиторию.
- О том эскизе на столе лучше не распространяться... - тихо попросил Эдмон, когда они входили в аудиторию.
- Да я и так не дурак, все понял, - подмигнув, ответил Джоэль.
Эдмон только улыбнулся в ответ в знак благодарности.
Девятнадцать человек честно дождались окончания занятий и ровно в 4 вечера разошлись по своим комнатам. Предпоследним выходил Джоэль; проходя мимо мольберта Эдмона, он сказал:
- Удачи!
- Спасибо... - только и успел ответить Эдмон, как подошел Милле.
- Ну, как? Вы готовы?
- Конечно, господин учитель, - беспрекословно ответил Эдмон.
Другого ответа Милле и не ожидал.
Милле создавал композиции из разных предметов, а Эдмону приходилось рисовать натюрморт за натюрмортом.
Под конец он так устал, что у него дрожали руки. Ему даже начало казаться, что столь любимое занятие, как рисование, начинает его раздражать и вызывать ненависть.
На самом деле Милле было очень жалко Эдмона, и каждую минуту он повторял в своем сознании, словно оправдывая свои действия: «Так надо...»
- На сегодня достаточно, - наконец произнес он, когда на часах в классной комнате стрелки показали 15 минут девятого вечера. - На сегодня вы свободны.
- Спасибо, господин учитель...
Это была вторая фраза, произнесенная Эдмоном за все это время.
- Господи!.. - взмолился маэстро, когда сюртук Эдмона мелькнул в дверях здания, где находилась его комната. - Я уже сомневаюсь, не делаю ли я ошибку...
Тем временем Эдмон открыл свою комнату, каким-то чудом умудрился зажечь лампу у входа; из-за нечеловеческой усталости он медленно вошел, но сделав всего четыре шага, упал от слабости прямо посреди комнаты. Жутко болели пальцы рук, он чувствовал каждый сустав, который отдавал тупой болью. Его словно побили: спина и ноги от долгого сидения на месте изнывали настолько, что сейчас встать и хотя бы сесть на кресло в полуметре от него было недостижимой целью. Удивительно, что ему удалось хотя бы добраться до комнаты, да и отсутствие необходимости подниматься на второй этаж тоже сыграло свою положительную роль. Эдмон лежал и в ступоре смотрел на свои дрожащие руки. Он настолько оцепенел, что даже не услышал, как окно открылось, и в комнату, как ангел ночи, в белой ночнушке и темно-синем бурнусе поверх, чтоб не выделяться на фоне здания, впорхнула Элоиза.
- Боже мой! - воскликнула она, бросаясь к Эдмону, - что случилось?! Я была здесь уже два раза, но тебя не было.
Она опустилась рядом с ним и положила его голову себе на коленки.
- Что с тобою сделали? - чуть не плакала она, обнимая его и целуя лицо. Она взяла его руку и тут заметила, как странно дрожали тонкие пальцы юноши. - Что с твоими руками?! Кто это сделал? Эдмон, ответь хоть что-то, пожалуйста!
- Меня только что отпустили с практического занятия... - очень тихо произнес он.
- Как? - неприятно удивилась она. - На каком основании?? Что они себе позволяют!
- Да какая разница... - столь же безразлично, сколь Элоиза была в раздражении от случившегося, ответил Эдмон, прижимаясь к девушке и глядя в пустоту комнаты.
Она взяла его руки и прижала к своим щекам. Она поняла, что Эдмона наказали и даже - она была уверена в этом - из-за нее. Дополнительные часы занятий никому никогда просто так не давались, разве что кто-то из учеников сам просил у преподавателей о подобном. И насколько ей было известно, Эдмон подобного не делал.
- Элоиза... я хочу у тебя спросить кое о чем... когда ты успела нарисовать тот рисунок, что на столе?..
-Ты так слаб, тебе нужно отдохнуть, а ты утруждаешь себя, спрашивая о подобной чепухе...
- И все же... - настаивал Эдмон.
- Когда ты спал, глупенький, - легонько поцеловав его, ответила она. - Ты уснул прямо у меня на руках. Я не хотела мешать, собираясь уйти, и оставила тебя лежать на кровати, но ты лежал так живописно, что я не удержалась и пока ты не вздумал изменить позу, я быстро тебя нарисовала. Потом я тебя укрыла одеялом и ушла. Вот и все... Ладно, больше ни слова о рисовании, оно и так тебя сегодня довело. Тебе надо переодеться и отдохнуть. Сможешь подняться?
- Постараюсь...
Он поднялся сперва на колени, а спустя несколько секунд выпрямился, слегка пошатнувшись. Элоиза поймала его за руку. Юный герцог стал медленно раздеваться, насколько быстро позволяли ему все еще слабые и наполовину занемевшие руки расстегивать пуговицы на одежде. Элоиза сидела позади него на кровати, поджав под себя ноги. Она сейчас боролась с двумя противоречивыми желаниями, одно из которых было остаться здесь, с ним, а другое - уйти поскорее, чтобы его снова не наказали и он не испытывал такой жуткой боли, как сегодня, потому что еще два дня подряд такого испытания, и это закончится фатально. Она прекрасно понимала, что Эдмон просто жертвовал собою ради нее. И она решила уйти. Едва ступив шаг, она услышала:
- Неужели после всего ты все еще меня стесняешься? - он стоял, обернувшись в ее сторону.
- Нет... - она не поворачивалась к нему; стояла, обхватив саму себя за плечи и не двигалась, поникнув головою. - Я просто не хочу, чтобы тебя из-за меня снова так наказали.
- Какая ерунда! - раздался его уставший смех. Он протянул к ней свою руку и сказал:- Иди ко мне...
Как заманчиво прозвучали его слова!
Она повиновалась. Крепко обняла его, ощущая на своей щеке холод шелка его халата. Словно в последний раз видела юношу или боясь, что его у нее отнимут. Так ребенок прижимает к себе свою любимую куклу из страха, что ее кто-то заберет и поломает.
- Не покидай меня... - прошептал он, склоняясь над ее головой…
....................................................
На улице еще было темно, но уже ощущалось приближение рассвета. Элоиза открыла глаза, словно и не спала, взглядом скользнув по оголенным плечам Эдмона и живописно ложившимся на них темным локонам волос. Нежный и чистый он был похож сейчас на спящего ангела. Даже не хотелось притрагиваться к нему, чтобы не разбудить. Скоро взойдет солнце и коснется своими теплыми лучами его лица и тела. Сейчас она бы хотела стать солнечными лучами.
Она четко осознавала, что надо уже уходить, но ей не хотелось этого. Хотелось одного - просто смотреть на него, видеть его лицо, глаза и легкую улыбку, навеянную сладким сном.
Внезапно из глаз Эдмона потекли слезы. Что же он сейчас видел в своем сознании, что могло вызвать реальные слезы? Какими должны быть сильными чувства, чтобы разрушить преграду между сновидениями и реальностью и вызвать в сердце и душе эмоции!
Элоизе вдруг стало не по себе. Ей надо было уже идти - на часах пробило половину шестого утра - но она словно застыла на месте. Ее сердце приказывало ей обнять Эдмона, а разум - поскорее уходить отсюда, иначе его снова ждет наказание, и, вероятно, еще более жестокое.
Элоиза встала, поправила на себе ночнушку, накинула быстро бурнус, перелезла через подоконник, быстрыми шагами направляясь к калитке, абсолютно никем не замеченная, кроме одного человека, который в этот ранний час уже не спал и стоял на балконе своих аппартаментов и наблюдал, как девушка исчезает за калиткой.
В этот день Милле был особо неразговорчив и нахмурен. Эдмон догадывался, по какой причине. Вопрос только, как он обо всем узнавал.
Маэстро снова отругал юношу за работу низкого уровня - хотя все остальные ученики, глядя на эту работу «низкого» уровня, долго не могли прийти в себя от восторга - и снова приказал ему остаться после занятий. До сих пор никто не мог понять, кроме Джоэля, почему Милле так взъелся на самого талантливого ученика. Другое дело, если бы юный де Гарнье был самым неуспевающим.
Гордон снова пожелал удачи другу и вышел в конце занятий из аудитории. Остались только учитель и Эдмон.
Почти до самого конца Милле оставался нем. Он только жестами указывал, что надо делать. Потом он словно собрался с мыслями и, развернувшись резко на каблуках, спросил:
- Эдмон, почему ты игнорируешь все мои попытки прекратить это безумство?
Юный герцог поднял на него глаза и устало произнес:
- Я не игнорирую Вас, учитель...
- Хорошо... очень хорошо, - в словах Милле чувствовалось легкое раздражение, которое он сиесекундно подавил. Тяжело ступая по паркету перед мольбертом, он продолжил: - Тогда позволь спросить, как можно назвать твое поведение? Ты полностью проигнорировал мою просьбу, тебе не помогло даже наказание! Как же мне тебя наказать, чтобы ты послушал?
- Как Вам будет угодно, учитель... - так же искренне покорно произнес он.
- Скажи на милость, сколь долго я буду видеть в тебе это неоправданное, глупое, бессмысленное безразличие к своей жизни? Ты разве не понимаешь, что сейчас ты точь-в-точь повторяешь ошибку твоего отца?
- У отца все было не так... я так думаю...
- Думаешь? Ты ошибаешься! Как раз все было именно так! И скажи, что ты пытаешься доказать тем, что делаешь все вопреки моим попыткам остановить тебя? Что? Думаешь, у меня не хватит полномочий, чтобы принять крайние меры? Например, поселить тебя в соседнюю комнату в моих апартаментах или еще хуже - переселить тебя на третий этаж да еще и решетку на окно поставить?
- Как Вам будет угодно, господин учитель...
- Господи! - взмолился Милле. - Который раз я слышу эти фразы глупой покорности! В твоем поведении, Эдмон, нет совершенно никакой логики. Ты даже ничему не сопротивляешься...
- А чему мне сопротивляться?
- Хотя бы поведению мисс Беркли в конце концов...
- Меня ничто не раздражает в ее поведении. Даже наоборот...
- Ты же делаешь все, о чем бы она тебя ни попросила.
- Не все. Лишь только то, что хочу я сам.
- Хм... я как раз об этом и веду речь... - он минуту помолчал, а потом продолжил: - Не боишься ли ты, что ты вскоре будешь воспринимать ее желания, как свои? Или это уже происходит...
Эдмон двусмысленно улыбнулся и ответил:
- Навряд ли...
- Вспоминая прошлое… - словно ведя риторическую беседу сам с собою, вдруг сказал Милле, глядя куда-то в пустоту, - на его отца устремлялись практически все женские взгляды, стоило лишь ему войти в банкетный зал, а мать - одна из красивейших женщин 19-го века. Неудивительно... - его пристальный и испытывающий взгляд замер на Эдмоне, - что их сын обладает всеми вышеназванными качествами...
Эдмон промолчал. То ли не зная, что ответить, то ли из-за безразличия.
- ...а еще, - тем не менее продолжал тираду Милле, - сын один в один повторяет историю отца... разве что с некоторой незначительной погрешностью. Эдмон... извини, но ты сейчас похож на красивую дорогую куклу, которой играют все, кому не лень. И так же, как этой кукле, тебе все абсолютно безразлично.
- Вы правы... - ответил юный герцог.
Сколько Милле ни старался, что-то вразумительное выбить из юноши ему не удавалось. Безразличие к самому себе, так накрепко укоренившееся в сердце молодого человека, не давало учителю возможности добраться до сознания собеседника. В юном теле Эдмона жила слишком взрослая душа.
- Вы совершенно правы, учитель, - сказал он вставая и глядя прямым тяжелым взглядом, - я сейчас похож на куклу. А теперь не сочтите за труд выслушать меня, - Милле кивком головы подтвердил, что он весь внимание, - я Вам покажу разницу между мною и отцом. У моего отца по крайней мере оставался человек, которого он любил. Я имею ввиду мою мать. Моя мама, несмотря на всю эту грустную историю, оставалась для него смыслом жизни, его душою и вечным счастьем. Обретя ее любовь, он обрел и душевный покой. Проблема моей похожести с отцом действительно есть, но лишь в том, что и он и я будем любить только одного человека в своей жизни. Та, кого любил я, умерла. А с нею умерла лучшая и большая часть меня. Вы должны это понять. Я никогда уже не стану тем, кем был. Сейчас живы только мое тело и разум. Больше ничего.
- А может, мне попросить госпожу Карли исключить Элоизу из колледжа? В твое же благо? - Милле осознавал, что первые два вышеназванные им способа никак не подойдут в силу определенных причин, хотя и оба были вполне осуществимы. Остался только этот, как попытка напугать Эдмона, однако способ этот, как и два предыдущих, оказались бессмысленными.
Эдмон вздрогнул и несколько умоляюще посмотрел на Милле.
- Я не хочу, чтобы благо для меня обернулось трагедией для кого бы то ни было, - уверенно сказал он.
Милле чувствовал, что ошибся в своем психологическом подходе. То, что рассказывал ему Антонио о своем сыне, шло вразрез с действительностью. Вот почему была допущена ошибка. Эдмон по-прежнему оставался замкнут. Он никого не пускал в свое сердце и, вероятнее всего, даже Элоизу. Пока еще никому в этом колледже не удалось видеть настоящего Эдмона. Это был кто-то другой, какая-то противоположность, непонятная даже самому обладателю оной. Милле прекрасно понимал, что пройдет немного времени, и чувства юного герцога остынут по отношению к девушке; она будет рядом с ним до тех пор, пока он того желает. Ведь это ненастоящая любовь и ненастоящие чувства. Это всего лишь мимолетная страсть, которая испарится в самый неожиданный момент, когда он поймет, что его все это утомляет и не более. Далее... далее время покажет. Если бы все было так просто! Не будет Элоизы - ее место займет другая юная особа. Только глупец бы не заметил разительного сходства юного Эдмона с Антонио, несмотря на незначительные отличия в поведении. Его в любом случае заметят, даже если он того не захочет. Все равно что спрятать солнечный свет за шифоновой шторкой. Тем более, что в колледже существовали выходные, когда Милле вообще не будет видеть и контролировать Эдмона. Когда-то он спас его отца, готового было сброситься вниз с Лондонского моста в холодные осенние воды Темзы. Холодные, как и его депрессия и безразличие. И несмотря на внешнее спокойствие ситуации, когда не надо гнать лошадей и неистово кричать кучеру: «Вперед! Быстрее!!», - все было гораздо запутанней и сложнее. Милле был слишком далеко, а Эдмон стоял слишком близко к пропасти. Сейчас его можно остановить только словами... но вот как раз их-то и не хватало. Никому не хватало слов, даже Мариэлю. Он вообще боялся даже заикаться на тему Джулии, прекрасно осознавая, что причинит сыну не только неимоверную душевную боль, но навряд ли хоть чем-то ему поможет. А чем он может ему помочь? Он сам такой: любил и любит в своей жизни лишь одного человека, свою жену и мать Эдмона. И существенная разница в том, что его любимый человек жив, а Джулия мертва. Ее уже никто не вернет. Но как заставить сына жить дальше? Как? Он словно сидит в одиночестве в пустой комнате с совершенно глухими и не пропускающими ни звука стенами. Он никого не слышит и никого не хочет видеть. И как смешно надеяться на чудо в мире реальности! Но Мариэль хочет отыскать это чудо. Милле же решил не отступить от своего тягостного решения, которое, скрепя сердце, ему пришлось принять.
- Что ж, Эдмон, ты мне не оставляешь выбора: из-за сложившейся ситуации я вынужден буду каждый день отпускать тебя не раньше 9-ти вечера, - сказал он без десяти минут девять. - На сегодня вы свободны, молодой человек, - снова официально перейдя на вы, добавил он. - Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, г-н Милле, - ответил устало Эдмон, прижимая ослабшими и дрожавшими от долгого рисования руками свою папку с художественными принадлежностями; поклонившись, он ушел.
Учитель проводил его взглядом до тех пор, пока Эдмон не пересек лужайку и не скрылся в дверях той части здания, где находилась его комната.
Юноша сегодня чувствовал себя еще хуже, чем вчера. Казалось, боль и усталость в руках, едва оставившая его сегодня утром, возобновилась с новой силой. Он стойко не подавал ни малейшего вида перед Милле, но стоило ему вернуться в свою комнату и добраться до кресла, как папка тут же выскользнула из его ослабевших рук на пол, а сам буквально упал перед креслом, измученно опустив голову на край мягкого сидения. В комнате было пусто: сегодня Элоиза не пришла; она догадывалась, что каким-то образом учитель узнает о ее визитах, а ей больше не хотелось, чтобы Эдмона наказывали подобным образом. Она даже и не догадывалась, откуда Милле все известно, даже не предполагая, что для этого нужно было всего лишь поднять голову и посмотреть на балкон третьего этажа. Нелегко было ей принять это решение, и несмотря на все, она сомневалась, правильно ли она поступает, оставляя Эдмона одного. Да и как долго она вытерпит без него?
Юноша просидел так еще с полчаса, не двигаясь, словно каменная статуя, пока не почувствовал, что сможет встать на ноги. Он медленно поднялся и так же медленно стал переодеваться. Так как слуги уже отдыхали, ему пришлось идти в общий душ в конце коридора. Словно призрак, он шел по темному коридору, который освещался лишь лучами бледной луны, пробивавшимися сквозь высокие окна. Он шел так тихо, словно и вправду был привидением, даже шагов не было слышно; столь же тихо зашел в ванную комнату, закрылся в одной из кабинок, сбросил с себя халат и пустил теплую воду из крана. Эдмон стоял не шелохнувшись, и только вода стекала по лицу, смешиваясь со слезами, которых бы сейчас никто не заметил. Обхватив самого себя за плечи, он прижался к холодному кафелю стены и прошептал, воздев глаза к небу:
- Господи, за что ты забрал ее у меня?.. Как мне жить теперь без нее...
Вокруг царила холодная тишина. Ему никто уже не даст ответа на его вопрос...
Глава 2
Принцы Лиссабона
Счастье не вечно, слава слепа,
А королей выбирает толпа,
Мы вызываем судьбу на дуэль,
Нам наплевать, кто охотник, кто цель...
...Игры с судьбою смешны и пусты,
Мы за собою сжигаем мосты...
Из мюзикла «Короли ночной Вероны»
Эдмон еле открыл воспаленные от слез глаза. Он почти не спал всю ночь. Его мучили кошмары, в которых он каждый раз видел, как Джулию сбивает экипаж прямо у дверей его дома.
Усталость так и не прошла. Болело все тело. Он даже смутно помнил, как вернулся в свою комнату. Но уже надо было вставать и идти на занятия. Сегодня был день лекций. С ужасом думая, как он сможет целый день записывать конспекты руками, в которых изнывал каждый сустав, он медленно встал и начал собираться. Принесли завтрак. Еле заставил себя поесть, с трудом прожевывая очередной кусок пищи. Его взгляд остановился на фруктах, а именно на винограде: такой же виноград рос на Торанских плантациях его отца.
- Отец... помоги мне... - прошептал он.
До занятий еще оставалось минут пятнадцать. Когда Эдмон пересекал двор, он заметил сидящего на скамейке недалеко от центрального входа в колледж Джоэля, старательно что-то зубрившего из толстой, как энциклопедия, книги. Его черные до плеч прямые волосы закрывали его лицо наподобие ширмы, словно он в данный момент не хотел никого ни видеть ни слышать, полностью отдавая свое внимание книге. И лишь только когда он услышал рядом с собою чьи-то шаги, он поднял голову.
- Здравствуй, Джоэль, - первым поздоровался Эдмон. Голос его прозвучал устало и сдавленно, несмотря на все его попытки создать противоположный эффект.
Джоэль ничего не ответил и только обеспокоено посмотрел на бледное измученное лицо собеседника и воспаленные, словно от слез, глаза. Сейчас казалось, что Эдмон рухнет замертво на том самом месте, где стоит.
- Эдмон, ты хорошо себя чувствуешь? - вместо ответа на приветствие произнес он.
- Да... а разве это так важно? - он сжал левой рукой пальцы правой, пытаясь хоть как-то унять боль в суставах.
Джоэль заметил этот жест, а так же легкое дрожание пальцев Эдмона.
- Милле тебя убьет через два дня такими темпами, - сердито заметил Гордон.
- Это не имеет значения... - ответил тот, опускаясь на скамью рядом с другом.
- Как это не имеет! - выпалил Джоэль. - Как ты вообще можешь такое говорить! Ты посмотри на себя!
- Я осознаю, что я виноват, осознаю, что я стал не таким, как раньше... и Милле справедливо поступает по отношению ко мне... но я не могу с собою ничего поделать. Я устал... нечеловечески устал... и так моя душа выражает свой протест действительности.
Джоэль только тяжело вздохнул. Почувствовав, что не только в рисунках дело, он промолчал. Он только сейчас начал находить логическую цепочку между Эдмоном, той нарисованной девушкой из его папки с рисунками, поведением Милле и незнакомкой, чье имя он еще не знал, которая нарисовала мимолетно увиденным ним рисунок на рабочем столе Эдмона. Логика только слегка вырисовывалась и не имела четких границ, а потому говорить о чем-то и что-то предполагать с уверенностью было пока бессмысленно.
Внезапно молодые люди услышали громкий веселый смех, по всей видимости принадлежавший трем ученикам колледжа, со стороны ступенек.
Гордон нахмурился и что-то нелестное пробурчал, подняв голову и посмотрев в сторону, где раздались голоса.
- Выпорхнули... черт их возьми!
- Ты о ком? - спросил Эдмон, присаживаясь рядом и устремляя свой взгляд в ту же сторону.
Он увидел троих парней, по виду второкурсников. Двое их них были шатенами: один с длинными волосами, другой с короткими вьющимися; третий был блондин с волнистыми волосами, собранными в хвост, перетянутый черной лентой. Все трое были высокого роста, стройными и щеголевато одетыми. По мере их приближения к тому месту, где сидел Эдмон, он заметил, что все они имеют удивительно красивые и правильные черты лица, дополнявшиеся великолепием улыбки и необъяснимым блеском в глазах. Без спору, они принадлежали к богатым и знатным семьям.
У Эдмона мелькнули в воспоминании слова Джоэля по поводу тех, кого выбирают на уроках в качестве моделей для позирования. Он почему-то был уверен, что эти молодые люди как раз подходили на эту роль.
- О них, - едва заметным кивком головы указывая в сторону троих, ответил Гордон. - О «принцах Лиссабона».
Он замолчал. Эдмон продолжал сидеть с грустным выражением на лице, ожидая, пока Джоэль закончит свою речь. Но тот остановился, потому что «принцы» как раз поравнялись со скамьей и могли все услышать. Блондин, бросил мимолетный взгляд на Эдмона; в этот момент юный герцог посмотрел на него из любопытства. Блондин с удивительно красивой улыбкой подмигнул ему и сказал:
- К чему такое уныние?- его голубые глаза словно сверкнули, когда он повернул голову. Сверкнули странным блеском.
Троица вмиг ушла в сторону здания, откуда недавно вышел Эдмон, все еще над чем-то смеясь. Однако у Эдмона до сих пор стоял перед глазами этот странный взгляд светловолосого юноши.
- Лучше держись от них подальше, - заметил Джоэль.
- Почему? - спросил Эдмон. - Кто они такие?
- Весьма странная компания...
- Мне они показались вполне обычными...
- Хм... с виду. Жаль, что нельзя их обозвать бездарями или дураками, потому что и в первом и во втором случае это будет неправдой. «Принцы Лиссабона» - так они себя называют. У двоих из них титулы баронов, а у блондина, который с тобою заговорил, - герцога, как и у тебя. Чего греха таить: они талантливы, как и ты, любимцы всех преподавателей в этом колледже; те, кого в большем количестве случаев выбирают в качестве моделей во время практических занятий... Они чувствуют себя здесь не хуже, чем в своем собственном доме, где их просто боготворят.
- Значит, я не ошибся... - прошептал Эдмон.
- В смысле?
- Я так и подумал, что они как раз подходят в качестве моделей... просто мелькнуло в голове... Странно, почему я их не встречал до сегодняшнего дня?
- Не удивительно: при их образе жизни, они появляются в основном на занятиях и только. А так как у нас и у них и лекции и практика проходят в разных частях колледжа, то ты мог их увидеть лишь здесь, во дворе.
- Джоэль, что ты имеешь в виду под их «образом жизни»?
- Да как тебе сказать, чтоб в двух словах... нет, наверное, в двух не выйдет. - И Джоэль продолжил в тоне поддевки: - Детки с 5 лет были центром внимания в любом обществе, где бы они ни появлялись. Так сложилось, что они с пеленок были всегда вместе. Эдакая компания неразлучных друзей. Мальчики росли, росли... и в один прекрасный день поняли, что очень привлекательны и что женская половина населения планеты от них без ума. Их считают украшением каждого бала, и навряд ли кто откажется от случая их пригласить, особенно если в доме есть незамужняя девица. Но, по всей видимости, нашим принцам глубоко на все наплевать. Они умеют только развлекаться, устраивать кутежи, весело проводить время в компании дам и шастать по гостиным, не упуская возможности блеснуть своим «я». Я вообще удивляюсь, как они при таком раскладе своего свободного времени успевают еще и отлично учиться. Надо признать, что эта троица рисует превосходно, обладая ко всему прочему особым правом как свободного посещения колледжа, так и свободного выхода из оного в любое время суток.
- Странно, у меня тоже есть такое право, но я не хочу им пользоваться. Еще в первый же день директор сказал, что я могу жить либо на территории учебного заведения, либо ездить домой к дяде Шарлю, но я решил, что буду уезжать лишь на выходные, когда сочту нужным, когда вынудят обстоятельства и в самую первую очередь, когда туда приедет мой отец. К сожалению, это будет не так часто, потому что он очень занятой человек и много вынужден путешествовать по делам. Он очень интересная личность, и я бы мог тебя с ним познакомить при случае.
- Только если он приедет сюда... - грустно ответил Джоэль. - К сожалению, права свобод здесь дают не каждому.
- Почему? - удивился Эдмон.
- Таковы правила. Скорее всего за тебя походатайствовал твой отец, раз у тебя есть вышеназванное право.
Дежурный как обычно зазвонил в колокол, тем самым оповещая о начале лекции. Такая у него была здесь работа: отвлекать своим громким звонком ленивых и не очень студентов и приучать их к порядку и соблюдению расписания.
Эдмон и Джоэль встали. Один легко и непринужденно, другой - страдая от боли в руках и спине. Они нашли свою лекционную аудиторию и сели рядом. Эдмон не мог писать - его правая рука наотрез отказывалась выводить пером буквы из-за дрожания и судорог. После нескольких неудавшихся попыток он оставил идею с конспектом и стал просто слушать преподавателя. В конце им дали задание по искусству Древнего Египта, которое они должны были выполнить самостоятельно, используя библиотечные книги.
После четырех часовой лекции, разделенной на две части с небольшим промежутком отдыха, всех студентов отпустили. На сегодня занятий уже не было. Эдмон думал, что Милле и в этот день придет за ним и заберет в свою аудиторию. Но этого не произошло. В этот день властвовала полная свобода.
- Я тебе дам переписать свою лекцию, - сказал Джоэль с неподдельной жалостью глядя на своего друга.
- Нет смысла... - ответил де Гарнье. - Сегодня я все равно не в состоянии буду что-то делать руками, а завтра по этому конспекту нужно отвечать урок. Не волнуйся, я и так все запомнил.
Он улыбнулся своей спокойной усталой улыбкой и попрощался с Джоэлем:
- Увидимся в библиотеке через час.
- Хорошо. До встречи.
Эдмон пришел в библиотеку на час раньше. Он нашел огромную энциклопедию, сел за ближайший столик и стал листать книгу в поисках нужной информации. Некоторое время он читал, а потом наткнулся на примечание, гласившее: «Читайте далее в «Памятниках Египта и Нумибии» Жана Франсуа Шампольона». Решив поискать данный источник, Эдмон встал и сперва оглядел полки рядом с ним. Не найдя нужную книгу, он обогнул другую полку и продолжил поиски дальше, не обращая внимания на сидевших студентов позади него.
- Вторая полка, десятая книга справа... - вдруг услышал он позади себя очень знакомый голос. Он сперва не понял, что обратились именно к нему: кто в конце концов может догадаться, какую книгу он пытается отыскать?
И словно ответом на его вопрос прозвучала следующая фраза:
- Жан Франсуа Шампольон... «Памятники Египта и Нумибии» - вторая полка, десятая книга справа.
Эдмон оглянулся. Тот, кому принадлежали последние слова, был тем самым блондином, который сказал ему знакомую читателю фразу еще утром и которого так не переносил Джоэль. Точнее, всех троих принцев Лиссабона, потому что остальные двое как раз были рядом. Блондин стоял у окна в полуразвороте, постукивая по стеклу своими ухоженными ногтями, а вся остальная компания сидела, развалившись на стульях за столом, который был наполовину завален учебниками.
Блондин сделал два шага по направлению к Эдмону и, ослепительно улыбаясь, протянул ему руку:
- Валери д`Алансон, - представился он.
- Эдмон де Гарнье, - при этих словах друзья Валери многозначительно переглянулись. Эдмон заметил этот мимолетный жест. Не подав виду, он задумался на мгновение над тем, что бы все это значило. Сейчас спросить об этом было бы сплошной нелепостью - нужно было дождаться удобного случая. Вытянув наконец заветную книгу как раз из того места, которое ему указали, он добавил: - Спасибо за помощь...
- Да не за что, - очень приятно улыбаясь, ответил Валери, возвращаясь к своему окну, но продолжая тем не менее больше внимания уделять Эдмону, хотя если судить по его заинтересованному взгляду, который он изредка бросал в сторону окна, за пределами библиотеки было что-то или кто-то, кто крайне его интересовал.
- Как Вы догадались, что я искал именно «Памятники Египта и Нумибии»? - поинтересовался де Гарнье.
- Очень просто, - движением головы откидывая непослушную длинную прядь волос, упавшую ему на лоб, ответил тот, - мы это учили в прошлом году, как раз в это же время, и так же долго искали на полке, на которой ее не было... Кстати, - спохватился д`Алансон несколько шутливо; казалось, он только так и мог разговаривать, словно все время шутил, - как я нетактичен! Позволь представить своих друзей, - он сперва изящным жестом руки указал на ближнего к нему парня с короткой стрижкой, - Филипп де Мильеран, - тот, кого представили, кивнул головой, - и Жюль де Фор, - при этом другой молодой человек с такими же каштановыми, но длинными волосами проделал тот же жест головой.
- Приятно познакомиться, - ответил Эдмон так же кланяясь.
- Ну, и напоследок... хотя, боюсь, ты уже это слышал, - полностью перейдя на «ты», продолжил Валери, - нас тут окрестили «Принцами Лиссабона»...
- Вот уж следует разобраться, кто шут, а кто король, - по-дружески подмигнув Эдмону, сказал Филипп.
- В точку! - поддакнул Жюль, оторвавшись от книги, в текст которой он все пытался вникнуть, но из-за разговоров ему уже в 4-ый раз приходилось перечитывать одну и ту же строку. Однако данный факт его - судя по всему - мало огорчал.
Валери все еще стоял у окна; вдруг он стал пристальнее всматриваться куда-то вдаль, а его лицо приобрело оттенок слегка трагикомический.
- Ай-ай-ай! Что же это моя милая кузина совсем одна... как бы она чего доброго не плакала! Интересно, что же ее так огорчило? - сделав около окна жест рукою, словно махнул невидимым платком, он развернулся на каблуках и добавил: - Надо ее встретить.
- Девушек ведь сюда не пускают, - заметил Эдмон.
- И только принцам известны тайные проходы! - напевая, ответил д`Алансон. Жюль и Филипп засмеялись. Валери скрылся из виду в конце коридора.
- В этом здании есть тайные коридоры? - поинтересовался Эдмон.
- О! Их тут немеряно! - ответил Жюль.
- Насчет немерянности я сомневаюсь, - вставил Филипп, - но пара тройка имеется в наличии. Жаль никто не читал истории этого колледжа. А тот, кто все же удосужился прочесть, получает все блага мира!
- И всех самых красивых девушек в придачу, - закончил Жюль, шутливо-победоносно улыбаясь.
- Моя милая кузина, - вдруг послышалось в конце библиотечного прохода, где незадолго исчез д`Алансон, - у меня есть для тебя маленький... О нет, большой сюрприз и весьма приятный.
Вероятно, девушка - кузина Валери - тихо, чтобы не привлечь больше ничье внимание и оставаться незамеченной спросила насчет этого самого сюрприза. Эдмон не расслышал ее голоса.
- Ну, он высокий, привлекательный и, думаю, ты не отказалась бы от его общества ввиду некоторых обстоятельств.
«Кто бы это мог быть?» - мелькнуло в голове у Эдмона. Ответ не заставил себя долго ждать. Не прошло и нескольких секунд, как вернулся Валери, впереди которого шла... Элоиза. Эдмон был изумлен. Оказывается его Элоиза была ни кто иной, как двоюродной сестрой одного из знаменитых принцев Лиссабона. Но она пока что не видела Эдмона, потому что ее кузен, стоя позади нее, прикрывал своими ладонями ей глаза.
- Сюрприз! - он наконец-то дал ей посмотреть, к кому ее привел.
- Эдмон! - воскликнула девушка от радости; потом она повернулась к Валери и обняла его за шею. - Спасибо, кузен!
- На то я и существую, чтобы помочь моей милой кузине! - с неизменным тоном ответил д`Алансон.
Филипп и Жюль загадочно улыбались. Эдмон был изумлен: и по поводу раскрывшегося факта и по поводу присутствия здесь Элоизы, которая - едва поблагодарив брата - тут же обняла де Гарнье. Так же радуется ребенок, у которого за плохое поведение на время отняли его любимую куклу и которую вернули спустя время. Так казалось со стороны. Но были ли это действительно так?
Элоиза на самом деле была счастлива. Поддаваясь ее эмоциям, он нежно обнимал ее за плечи, склонив над ней голову, ощущая щекой ее мягкие шелковистые волосы и запах сладких духов.
- Правда хорошо, когда есть тайные коридорчики, а Эдмон, - дружески подмигнув, констатировал Валери. - И никакие учителя тебя не заметят. И единственный недостаток этого способа - кратковременность. Увы!
Филипп в это время отложил пару книг в сторону, а остальные расставлял по полкам. Жюль выбрал только одну их них, вставая вслед за Филиппом.
- Вы уходите? - спросил Эдмон.
- Да, друг мой, пора, пора! Нас сегодня ждут более интересные и приятные места. Библиотек на сегодня достаточно. Экзамены лишь через пол года. У нас еще будет время, чтобы убить его в этом пыльном и вызывающем аллергию месте, - иронически по отношению к библиотеке заметил Валери. Потом он повернулся к Элоизе и протянул ей руку: - Кузина, я тебя провожу. Думаю, вы еще увидитесь, - сказал он Эдмону, сделав изящный прощальный жест рукой, - и во всяком случае я смогу это устроить для вас. Кроме того, думаю, мы тоже увидимся и не раз, - с неким вторым смыслом во взгляде заметил Валери.
Элоиза нехотя попрощалась с Эдмоном и, еще раз оглянувшись, улыбнулась, словно говорила взглядом: «Мы и вправду увидимся».
Вскоре они скрылись из виду в конце коридора. Де Гарнье остался один. Может, оно и к лучшему, потому что скоро должен был прийти Джоэль, реакция которого на присутствие принцев, равно как и на факт общения с ними самого Эдмона, мог бы вызвать у Гордона крайне непредсказуемую реакцию. Возможно, даже небольшой скандал, потому что получилось так, словно Эдмон все сделал вопреки его наставлениям.
Несмотря ни на что, Эдмону эта компания показалась мене странной, чем ее описал Джоэль. Вероятно, недолгое общение не могло дать полную картину о характерах и жизни этих молодых людей, но то, что они не вызывали негативного ощущения - во всяком случае у него, - оставалось фактом. Да и вообще, как Джоэль мог объективно оценить хотя бы одного из них, если он только пару дней учится в этом колледже, а Валери, Филипп и Жюль уже второкурсники? Только основываясь на сказанном кем-то другим, кто не очень хорошо к ним относился. Эдмон решил, что ему сейчас нужно время, чтобы составить свое личное мнение о них, не слушая всякие сплетни и наговоры. Как говорится, время покажет.
Уже сам факт нахождения троицы в библиотеке много о чем говорил. При чем в пользу молодых людей. Эдмон сделал для себя кое-какие выводы, подумав, что в мире нет людей, состоящих из одних достоинств и благодетелей. Есть просто люди, со своими недостатками и слабостями, за что предавать их моральной инквизиции не стоит хотя бы потому, что в таком случае пришлось бы наказать большую половину человечества.
Забрав найденную с помощью Валери книгу, он вернулся на свое место, а минут через пять его там нашел Джоэль.
- Ты давно здесь? - спросил он.
- Почти час, - ответил Эдмон.
- Значит, ты уйдешь раньше...
- Почему ты так решил?
- Ты наверняка уже успел все выучить, - дружески иронично заметил Гордон.
- Джоэль, - засмеялся де Гарнье, - я же не гений. Мне как минимум осталось прочесть около ста страниц по теме, ты сам знаешь, что сегодня из меня писатель некудышний, а своей каллиграфией я напугаю кого угодно.
- Спасибо Милле… - пробурчал недовольно тот.
- Я на него не обижаюсь, потому что обижаться в таком случае мне надо на самого себя, - заметил товарищ.
- Я поражаюсь твоему терпению… - добавил Гордон, с тоскою принимаясь за чтение.
Молодые люди вернулись из библиотеки лишь к ужину.
- У меня ощущение, что мой котелок сейчас лопнет от той информации, которая его заполняет, - с выражением на лице «я такого больше не выдержу» сказал Гордон, когда они входили в здание общежития. Эдмон лишь улыбнулся. Ему приходилось в жизни запоминать куда больше информации, нежели сегодня, что незамедлительно отметил для себя Джоэль:
- По тебе сейчас не скажешь, что ты прочел почти весь учебник по Древнему Египту…
- У меня немного болят глаза, но это ерунда, иногда у меня была необходимость читать по несколько книг в сутки.
- Господи… я бы не выдержал, - взмолился и без того уставший смертельно Гордон, лишь представив в воображении то, о чем сказал де Гарнье. – Нет, никакого чтения на сегодня: поем и завалюсь спать, иначе свалюсь с ног.
Они попрощались в коридоре и разошлись. Джоэль поднялся к себе на второй этаж, Эдмон свернул в коридор, где находилась его комната.
Юноша сегодня не чувствовал такой смертельной усталости, как после занятий с Милле: во-первых, он все делал добровольно, а во-вторых, читая книгу, руки ему нужны были лишь для переворачивания страниц, а не удержания оных в подвешенном состоянии над мольбертом, что в два раза усиливало неудобство и напряжение.
Он едва успел переодеться, как ему принесли ужин.
Сегодня был жаркий день и воздух прогрелся до такой степени, что стены здания до сих пор хранили тепло. В комнате было настолько душно, что пришлось открыть окно. Воздух был тяжелым и создавалось ощущение, что к ночи будет дождь. До полного захода солнца оставалось не более полутора часа. Несмотря на умственную усталость, вызванную долгим чтением и размышлениями над информацией и, которая, как известно читателю, требует немалой компенсации энергии, Эдмону есть не хотелось. Он долго сидел над подносом с едой, гоняя вилкой в разные концы тарелки кусочки фаршированной курицы. Сейчас его мысли полностью поглощала странная встреча с «принцами Лиссабона» и не менее странное обстоятельство их несоответствия описаниям Джоэля. Может, еще не время делать выводы? Хотя кое-какие неоспоримые выводы имелись, при чем самые противоречащие всеобщему мнению. Далее сознание Эдмона переключилось на завтрашнее практическое занятие по культурологи. Он не подготовил реферат и не писал лекцию. Даже в школе Св. Павла устные ответы без записей не принимались – это он прекрасно помнил; как преподаватели колледжа воспримут отсутствие конспекта – оставалось лишь догадываться и вместе с этим предполагать как после этого его будут воспринимать все остальные четыре года обучения. А по истечении четырех лет может много чего измениться.
Он сел за свой рабочий стол, достал пару книг по истории и математике - двум его наиболее любимым предметам - и стал снова читать, что воспринялось бы Джоэлем как полное издевательство над собою. У Эдмона было другое мнение.
С одной стороны, книги помогали ему не забывать об одном и пытаться забыть другое. Первым было его поступление в Оксфорд, второе - Элоиза. Но все выходило наоборот: первое отодвигалось на второй план, а девушка никак не выходила из головы - он боялся, что больше ее не увидит.
Он читал долго; в комнате стало темно и пришлось зажечь лампу. А образ Элоизы так и не покидал все это время его сознания. Он на время отвлекся и сел на подоконник. Часы пробили десять. Вдруг он услышал, словно на третьем этаже открылась балконная дверь. Он осторожно перебрался через окно и замер около окна. На третьем этаже жили преподаватели и у Эдмона мелькнула определенная мысль по этому поводу.
В это время Элоиза, с трудом спустившись из окна своей комнаты, находившейся на том же этаже, что и комната де Гарнье, но в женской части колледжа, шла с конспектом по культурологии, который она выпросила у брата для Эдмона. Сегодня она была осторожна как никогда. Догадавшись, что Милле как-то узнает о том, когда она приходит к юноше, ей больше не хотелось рисковать. Она шла постоянно в тени здания под самой стенкой, потом под забором, разделявшим здание как бы напополам, и - не замеченная в тени деревьев, - добралась до калитки, тихонько открыв которую, вошла в лабиринт из декоративного кустарника. Элоиза увидела, что в комнате Эдмона горел свет - значит, он еще не спал. Оставалось лишь быстро пробежать по прямой линии несколько метров до распахнутого окна. Вокруг никого не было, только шелестели листья от легкого ветерка. Казалось, что стало еще жарче, несмотря на опустившуюся на землю ночь. Но едва она ступила три шага от калитки, как ее кто-то схватил за талию и, зажав рот теплой ладонью, оттащил под самую выстриженную под углом стену-кустарник, возвышавшуюся не более чем на метр над ее головой.
- Тише... - прошептал ей на ухо знакомый голос Эдмона, отнимая руку от ее губ, - это я...
- Что случилось? Почему ты здесь? - так же тихо спросила она в неподдельном удивлении.
- Я поражаюсь тому, что не догадался о такой элементарной вещи, - продолжал он говорить загадками.
- О чем?
- Смотри, - он осторожно раздвинул пару веток зеленой изгороди и сказал: - Посмотри на третий этаж.
-Да, вижу, там сидит кто-то в кресле-качалке... кто-то из преподавателей.
- Ты не догадываешься, кто это? - даже сейчас она почувствовала его загадочную улыбку по интонации голоса.
- Неужели... г-н Милле? - предположила она, не до конца веря своим собственным словам.
- Да, он. И ты очень рисковала, придя сюда снова, - сказал он, все так же не отпуская своей руки с талии девушки.
- Я хотела тебя видеть, - ответила она, развернувшись лицом к нему.
Он ничего не ответил, так как его ответом стал долгий поцелуй.
- Элоиза, тебе разрешено покидать колледж на выходных? - спросил он погодя.
- Да. Как и моему кузену, - зарывшись руками в его мягкие волосы и прижимаясь к его груди, ответила она. - А что?
- Я хочу нарисовать тебя, но не просто портрет, а сделать нечто необычное. Я пока размыто представляю себе сюжет, но думаю, до выходных я окончательно приму решение. А для этого нам нужно поехать ко мне домой, так как смею предположить, нам тут не дадут даже увидеть друг друга...
- Хорошо.
- Тогда я буду ждать тебя в пятницу около ворот сразу после окончания занятий.
Она кивнула головой.
В этот же момент вдруг раздался раскат грома и сверкнула молния с такой силой, словно она хотела хоть на мгновение заменить солнце. Элоиза вздрогнула и прижалась к Эдмону. Прошло буквально несколько секунд - и начался дождь: сперва крупные редкие капли застучали по листьям, словно пытаясь напугать молодых людей и поторопить их разойтись по своим комнатам. Эдмон поднял голову. Одна большая чистая капля упала прямо в уголок его глаза, и если бы Элоиза смогла различить ее в темноте, то подумала бы, что он плачет. Капля стекла по его бледной щеке и с подбородка упала на траву.
Раздался второй раскат грома и снова сверкнула молния. Как бы предупреждая во второй раз. Юноша и девушка по-прежнему не двигались, Эдмон лишь крепче прижал к себе Элоизу. Они попросту не могли уйти из своего убежища. Там, на балконе третьего этажа все так же отдыхал Милле и он не должен был их видеть вместе. Если бы наказание грозило только Эдмону, он бы проигнорировал все на свете и вышел, но наказание грозило и Элоизе, а ее благополучием он не имел права рисковать.
Дождь больше не предупреждал о своем скором проявлении силы - он просто хлынул непроглядной стеною, смывая двухнедельную пыль с роз и орхидей на клумбах, с травы на газонах, со скамеек, где утром сидели студенты, и стен здания колледжа. Через минуту одежда и волосы обоих были настолько мокры, что по ним стекала струйками вода.
Эдмон в очередной раз взглянул через пустоту, образованную ветками в углу куста и обнаружил, что Милле уже нет.
- Пойдем, - сказал он, захлебываясь от дождя.
Увлекая за собою Элоизу, он добежал до своего распахнутого окна, быстро забрался через подоконник и в одно мгновение, словно поднял пушинку, пересадил девушку в комнату.
Она дрожала как осиновый листок.
- Подожди, я тебе сейчас найду во что переодеться...
Он направился к своему шкафу. Она не могла не смотреть ему вслед. Его тонкий шелковый халат, в мгновение ока намокший под дождем, сейчас полностью повторял все контуры его тела. Она ничего не замечала, кроме него: даже легкий озноб и холод от до нитки мокрой одежды не мог отвлечь ее внимание.
Он мигом вернулся и, протягивая девушке полотенце, чтобы она высушила волосы, и свой белый стеганый атласный халат, сказал:
- Наверное, будет немного великоват...
Элоиза взяла вещи из его рук и замерла взглядом на его лице. Оно сейчас было прекрасно как никогда; что-то особенное ему придавали мокрые волосы - от воды они сильнее завивались и нежно ложились ему на лоб, касались матовых щек и падали на плечи.
Он слегка улыбнулся и подмигнул ей.
- Я понял... я отвернусь...
Она не то имела ввиду своим взглядом. Или он специально не так понял? С Эдмоном нужно было быть осторожной в своих мыслях - он их читал по глазам. И если на первый взгляд казалось, что он что-то не так подумал или сказал, вполне вероятно, он сделал это специально. Юноша отошел в сторону к креслу, а Элоиза осталась стоять около его кровати, сбрасывая с себя летний плащик и кружевную ночнушку. В тот момент, когда она потянулась рукой к халату, лежавшему на кровати, Эдмон посмотрел на нее украдкой через плечо; и если бы Элоиза смогла сравнить этот странный блеск в его глазах со взглядом Антонио де Гарнье, то поняла бы, что взгляды невероятно похожи. Вот почему виконт де Сент-Фини, друг герцога, долго задавался вопросом, чем же ему Эдмон так напоминает Мариэля.
Элоиза тем временем завязала пояс на талии; из-за разницы в росте халат Эдмона почти касался пола, словно она сейчас была в белом длинном платье.
Закончив переодевание и замотав волосы в полотенце, она повернулась к креслу, где должен был стоять де Гарнье. Облаченный в небесного цвета халат, он как раз тоже собирался высушить волосы, но Элоиза вдруг его остановила:
- Нет... не надо...
Он вопросительно посмотрел на нее, резко оглянувшись.
- ... не вытирай волосы, - закончила она, подойдя к нему ближе и отнимая полотенце.
Он повиновался и позволил отнять у себя предмет.
- Хорошо... - он улыбнулся. Своей особой улыбкой, проникающей в душу. - Ты же знаешь, что я сделаю все, о чем ты меня попросишь.
Эдмон не задавался вопросом, для чего была высказана эта странная на первый взгляд просьба. Он и так все понял. Он всегда отличался тем, что мог без особого труда видеть суть в тщательно скрываемом за завесой человеческих эмоций. Наверное потому он сел в кресло и безмолвно протянул ей руку. Элоиза села рядом с ним и, поджав под себя ноги, скрутилась на его коленях, как маленький котенок. Он положил ей руки на плечи, а его глаза остановились на лице девушки.
- Там на кровати лежит конспект по культурологии в кожаной папке... - вдруг заговорила она, глядя в пустоту комнаты, - слава Богу, он не намок. Я попросила его для тебя у Валери. Он тебе пригодится. Я хотела хоть как-то загладить свою вину перед тобою...
- Ты ни в чем не виновата, - ответил он. Голос его прозвучал очень уверенно, словно он хотел придать своим словам те ощущения, которые испытывал сам: он ни в коем случае не винил девушку.
Элоиза взяла его руку и прижала к своей щеке.
- Я люблю тебя, - прошептала она.
Он лишь улыбнулся и погладил ее щеку тыльной стороной ладони.
Она закрыла глаза и предалась мечтам, не произнеся более ни слова и лишь ощущая его теплые руки на своих плечах. Совсем не заметила, как уснула.
...................................................
До рассвета оставалось не более часа. Элоиза открыла глаза, обнаружив себя на кровати. Девушка даже не почувствовала, как Эдмон, который спал рядом, перенес ее сюда вчера поздно вечером. Она бережно была укрыта одеялом, а он лежал прямо на покрывале в одном халате, словно ему не хватило сил и он упал на кровать, как есть, или уснул очень поздно. А может, ему было просто все равно.
Она некоторое время любовалась его красивым лицом, а потом захотела коснуться его словно из белоснежного фарфора сделанной руки, но быстро отдернула свои пальчики - побоялась, что разбудит.
Окно было распахнуто. Перед ним на двух стульях висела аккуратно разложенная ее одежда. Элоиза осторожно вылезла из-под одеяла и подошла к своей ночнушке и плащу. Они уже были полностью сухими. Она быстро переоделась, сложила халат Эдмона на кресло и все-таки решила вернуться к юноше.
Склонившись над ним, она едва коснулась его губ и собралась уходить.
- Так вот когда ты уходишь, всегда перед рассветом... - услышала она. Оказывается, юный герцог не спал. Произнеся эту фразу, он открыл глаза и, улыбаясь, взял ее за руку. - Не отпущу! - шутливо добавил он.
- Придется, - тем же тоном ответила она.
- Ладно, я все понимаю... - уже серьезно продолжил он.
Он проводил ее, помог перебраться через окно, но сразу не разрешил ей идти, осторожно выглянув из-под балкона второго этажа, чтобы убедится, что Милле нет. Его и вправду там не было.
Элоиза быстро скрылась за калиткой. Он следил за ней глазами вплоть до того, как ее фигурка исчезла за поворотом части здания, где жили девушки. Еще раз взглянув на балкон третьего этажа, чтобы окончательно убедится, что никто за ними не наблюдал, юноша вернулся в комнату.
Через два часа начинался семинар по культурологии. Сегодня так же была одна лекция по анатомии, а потом четыре часа в аудитории у Милле. Эдмон шел туда со спокойной душой не потому, что его уверенность подкреплялась фактами постоянного наблюдения за балконом, а потому что Милле все равно его накажет, как бы ни вертелась ситуация. С другой стороны, у преподавателя в голове возник исключительно идеальный план. Он наконец придумал, как бессмысленно не запугивая и не угрожая Эдмону тем, что он никогда не приведет в исполнение, кроме конечно же обычного наказания дополнительными часами занятий, сделать так, чтобы не повторилась ошибка Антонио де Гарнье. Однако, и у этого плана был существенный недостаток: требовалось достаточно много времени, чтобы план осуществился в нужной последовательности и с максимальным результатом, а так же мешало наличие выходных. Но это было уже второстепенно: он и на это найдет управу и способ, как до минимума свести свободное время юноши. Милле осознавал, что все это было в большой степени жестоко, а еще могло вызвать у Эдмона хроническую усталость и даже депрессию, но выхода у него не оставалось... Он верил Мариэлю, что сын его на самом деле был таким, как он его и описал, но сейчас Эдмон был другим. Милле больше не опирался на рассказ своего бывшего ученика, имея на то веские причины, решив предпринять другой подход. Его план будет безупречным для ребенка, который был словно его собственным внуком... Во всяком случае он так думал.
Когда юный герцог выходил из своей комнаты, его у входа встретил Джоэль. Они поприветствовали друг друга и направились в свою аудиторию.
- О! Откуда ты взял конспект? Когда ты успел его написать? - удивился Гордон, заметив на столе перед Эдмоном написанный ровным красивым почерком конспект в кожаной коричневой папке, когда они уже расселись по своим местам.
- Нет, Джоэль, мне его дали на время. Хотя боюсь, мне он мало пригодится, если не пригодится вообще.
- Кто же это у тебя такой ангел-спаситель? - шутя спросил Джоэль.
- Догадайся! - весело ответил Эдмон.
- Смею предположить... ах, ладно, - поняв, что не время и не место подобное произносить вслух, да еще и при этом нужно было упомянуть тот рисунок, остановился Джоэль.
Тут вошел преподаватель - высокий сухощавый мужчина с узенькой бородкой «a la Roi» и облаченный в коричневый полосатый костюм. Все студенты встали.
Судя по всему, этот преподаватель не отличался особой болтливостью, а потому жестом руки приказал всем присаживаться, оставаясь при этом на своем месте.
- Всем доброго дня, - начал он, в его французском чувствовался незначительный португальский акцент, - напомню свое имя: Жеронимуш ди Карудо. Как и я говорил на предыдущей лекции, сегодня у нас семинар, и я надеюсь, что все подготовили на сегодня конспекты по искусству Древнего Египта. Итак, начнем наше занятие.
Класс притих; кое-кто нервно заскрипел на стуле; местами зашелестели исписанные разными почерками листы, а взгляды в какое-то мгновение остановились на преподавателе, ожидая, кого же из них вызовут к доске первым. Один Эдмон сидел с таким видом, словно ему все настолько было безразлично, что знай преподаватель величину этого безразличия, он бы пришел по меньшей мере в ярость.
- Итак, - маэстро водил тонкой указкой по своему журналу, - остановимся на...
Казалось, в аудитории все прекратили даже дышать.
- ... де Гарнье. Сударь, вам придется быть первым. - Эдмон встал, поклонился преподавателю и вышел к доске, даже не прихватив с собою конспект.
- Без Милле не обошлось, - пробурчал с досадою Гордон. Он шепотом вслед пожелал удачи другу и замер в ожидании. Ему сейчас было трудно даже представить, как бедный юноша будет отвечать урок, потому что запомнить ту всю информацию, которую тот прочел накануне в библиотеке, представлялось ему невозможным.
- Вы без конспекта? - поинтересовался маэстро.
- Да, сударь.
- Как же будете отвечать?
- Устно, сударь.
Учитель сделал вопрошающее выражение лица.
- Что ж. Как вам будет угодно. Начинайте.
Эдмон начал говорить. Его речь была на удивление правильной, четкой, а рассказ был настолько последователен, что казалось, будто перед его глазами находилась книга, из которой он просто зачитывал тему.
Гордон, как и почти все в группе, был в легком шоке: так мог рассказывать только выпускник колледжа, да и то не каждый. Но поражало больше всего то, что Эдмон лишь раз прочел книгу, всего лишь прочел! Как такое вообще возможно? Кроме всего прочего, Эдмон рассказывал очень интересно, умея в нужный момент вспомнить тот или иной источник информации, то или иное событие, дату или личность.
- Восхитительно, - заключил преподаватель, когда Эдмон закончил говорить. - Вы заслуживаете высшей оценки. Можете вернуться на свое место.
- Спасибо, маэстро, - учтиво поблагодарил де Гарнье и вернулся за свою парту, сопровождаемый всеобщим взглядом восхищения.
- И еще... - вдруг сказал ди Карудо, пока Эдмон не опустился на стул. - Я бы хотел, чтобы вы подготовились и к следующему семинару по теме «Культура древних инков и ацтеков». Я хочу снова вас услышать.
Эдмон поклонился.
- Хорошо, сударь.
Вызвали кого-то другого. На фоне де Гарнье это был типичные случай новенького студента, который боязливо держится за свой конспект и с трудом связывает слова в одно предложение. Но несмотря на это, маэстро всех выслушивал со свойственным только преподавателям терпением.
- Снова Милле вмешивается в твою жизнь... - недовольно забубнил шепотом Джоэль.
- Почему ты так решил? - Эдмон тоже это почувствовал, но ему хотелось узнать мнение Гордона.
- А с чего бы тебя первого вызвали к доске? А?
- Ну, возможно, простое совпадение...
- Это не совпадение. А еще он тебя попросил подготовиться к следующему семинару. Как ты думаешь, как часто тебя должны вызывать к доске за полгода до аттестации, чтобы ты получил всего лишь пять оценок? Следующая будет вторая, а произойдет все это не далее, чем в пятницу, а сегодня всего лишь среда. Если так дальше пойдет, - еще тише заговорил он в полушутливом тоне, - то у тебя скопится оценок на 4 года наперед и не будет нужды сдавать выпускные экзамены. Единственное радует, что этот маэстро тебя не наказывает и не тиранит так, как Милле... Хотя... все равно что-то тут не так.
- Не так то, - закончил за него Эдмон, - что он руководствуется правилами, поставленными ему Милле по отношению ко мне: забрать почти все мое свободное время. Чтобы об этом догадаться, нет необходимости быть великим психологом.
Несмотря на определенные трудности, было ясно: Эдмон стал любимым студентом по крайней мере уже у двоих преподавателей, так же, как и принцы Лиссабона, которых пока превзойти не удавалось никому. Оставалось загадкой: будет ли принцев теперь не трое, а четверо? Ведь Эдмон теперь полностью отвечал всем чертам троицы, кроме одного... Именно Джоэлю пришли на ум эти мрачные мысли. Если Эдмон станет одним из них - он его потеряет как друга. От одного этого предположения становилось не по себе.
Когда семинар закончился, оба товарища направились в противоположное крыло на лекцию по анатомии.
- Кстати, Джоэль, - говорил де Гарнье по пути, - я хотел с тобою кое о ком поговорить.
- О ком же?
- Ты не догадываешься?
- Нет.
- О принцах...
Гордон вздрогнул. Буквально пару минут назад Лиссабонская компания вызывала самые неприятные предположения.
- Почему о них?
- Просто случайно довелось немного пообщаться с ними. Мне показалось, что они абсолютно нормальные и обычные люди. Вероятно, я пока не имею полного представления. Одного разговора мало, чтобы с точностью определить, то есть кто. Но пока у меня о них только положительное впечатление. Может, все-таки не стоит слушать чужое мнение, пока не составишь свое?
- Я редко слушаю чужое мнение, пока не сравню его со своим собственным, - ответил Гордон. - Я однажды совершенно случайно видел их на одном балу, еще не зная, кто они. Мне достаточно было того, что я увидел и услышал.
По тону крайнего раздражения Эдмон почувствовал, что Джоэль что-то недоговаривает. Но пока решил не спрашивать, не желая испортить другу настроение. Он оставил этот разговор.
Сегодня и без того было чем испортить настроение: учителя словно сговорились в этот проклятый день. Но ужасало не количество задания для самостоятельной проработки, заданное основному количеству студентов, а количество задания, упавшее на плечи де Ганье. Гордон был на все сто уверен, что либо преподаватели окончательно сошли с ума, либо Милле - самый настоящий тиран, ибо, как не забыл читатель, Гордон именно его винил во всех мыслимых и немыслимых преступлениях по отношению к Эдмону. И если у среднестатистического ученика была на проработку одна тема по какому-либо предмету, то у юного герцога их было четыре. Возмущениям Гордона не было предела. Во время перерыва между лекцией и практическими занятиями у Милле он буквально вылетел из здания колледжа, громко хлопнув входными дверьми и с таким выражением на лице, что к нему в этот момент было страшно подойти. Но переживал он не за себя, он переживал за Эдмона.
- Джоэль, все в порядке, - успокаивал его Эдмон, стоя рядом. - Ничего страшного. Я справлюсь...
- Да что же это такое! - в гневе выкрикнул Гордон. - Да они просто все спятили!!! Чтобы все это закончить к завтрашнему дню, тебе придется не спать всю ночь, не есть вообще, и даже не отдыхать!
«Милле выполнил свою угрозу...» - мелькнуло в голове Эдмона.
- Это не столь важно... - так же спокойно ответил он.
- Да! Конечно! не важно, - мрачно перебил его Гордон, - они тебя в могилу сведут раньше времени таким темпами!
- Джоэль, не делай из мухи слона, - с улыбкой ответил де Гарнье, спускаясь по ступеням вместе с Джоэлем. - Я все успею...
Гордон с удивлением посмотрел на друга. Ему трудно было понять, как тот может оставаться таким спокойным и уравновешенным в подобной ситуации. Успеть за полсуток то, что задали Эдмону, было по меньшей мере нереальным. Урок композиции у Милле закончится не раньше четырех часов пополудни. На библиотеку будет всего три часа, да и то при условии, что многоуважаемый маэстро не оставит Эдмона снова почти до самой ночи рисовать в своей аудитории в качестве обычного наказания. Джоэль очень надеялся, что Милле хоть сегодня пощадит несчастного юношу и отпустит сразу после занятий; по крайней мере половину заданного Эдмон успеет написать и выучить. Но надежда была тщетной - Милле, как обычно, оставил Эдмона у себя.
Пробурчав что-то крайне недоброе в адрес маэстро, Гордон вышел, не забыв пожелать удачи другу, что он делал всякий раз в таких случаях, и сказав Эдмону, что пойдет в библиотеку.
Де Гарнье остался наедине с маэстро. На сей раз что-то изменилось. Милле не заставлял его рисовать все время. Эдмон лишь два дополнительных часа занимался композицией, а до самого конца Милле в виде лекции давал ему именно тот материал, который задали Эдмону сверх нормы. Луи рассказывал настолько быстро, что ни о каких записях и речи не шло - Эдмону все нужно было запоминать. А в конце он выдал ему пять учебников по разным предметам из своей личной библиотеки, сказав, что там есть все, что ему пригодится на завтрашние занятия. Юноша наконец сложил в голове логическую цепочку: идея дать ему дополнительный материал на самостоятельную проработку и вправду принадлежала Милле, и учителя действительно действовали согласно его просьбе. Но суть состояла еще и в том, что Милле просто считал нужным присутствие юного сына Мариэля как можно дольше в его поле зрения. Милле не доверял Эдмона одиночеству и комнате с распахнутым окном. В конце занятий юноша поблагодарил учителя за учебники, попрощался с легким поклоном и собрался было уйти, но фраза Милле, сказанная ему вслед, заставила его остановиться и вздрогнуть от неожиданности:
- На следующий раз не стойте так долго под проливным дождем - рискуете простудиться... - голос его прозвучал без тени гнева или раздражения.
Эдмон ничего не смог ответить. Он лишь оглянулся, возможно, чтобы увидеть выражение лица учителя, но Милле отвернулся к окну, словно не замечая движений собеседника. Но не стоит забывать, что окно порою служит не хуже, чем обычное зеркало. В данном случае оно и послужило учителю, чтобы заметить все, что нужно.
Эдмон пребывал в небольшой растерянности. Как Милле снова его увидел вместе с Элоизой - было загадкой. Был еще один факт, который Эдмон никак не мог пояснить, - Милле не мучил его сегодня рисованием весь день и даже помог с подготовкой. Что бы это значило? Эту загадку юноше и предстояло завтра раскрыть, потому что сегодня его голова и без того раскалывалась от количества информации, полученной за последние двенадцать часов.
Эдмон вернулся в комнату. Судя по тому, что через пять минут ему принесли ужин, это все организовал Милле. Юный герцог ни в коей мере не отрицал того, что Милле заботится о нем, но почему-то таким странным и необъяснимым образом. Хотя ответ был перед самыми глазами.
Юноша сперва переоделся, принял душ, чтоб хоть как-то угомонить головную боль, вернулся в комнату и поужинал.
Он сел за стол, и его взгляд остановился на стопке книг. Было уже без четверти десять. Несмотря на изменение условий наказания, юноша чувствовал себя не менее уставшим, а предстояло еще очень много прочесть и выучить.
В первую очередь он взялся за книгу по истории искусств, потом дошло дело книг по композиции,. Радовало одно: большую часть всего этого он когда-то уже читал, пользуясь книгами из домашней библиотеки и основываясь на знаниях, полученных у матери, ведь она училась в Париже на художника. Эдмону нужно было лишь повторить материал и только часть запомнить.
К полуночи мигрень настолько усилилась, что он не выдержал и упал головою прямо на стопку книг перед собою.
- Я больше не могу... - простонал он в отчаянии, вспоминая, что оставалась еще одна не прочтенная книга. Но это была «Анатомия для художников», которую он нарочно оставил напоследок, так как предмет этот он знал неплохо.
Головная боль буквально убивала его. Ему даже не хватало сил добраться до кровати, потому что каждое его движение, каждый шаг отдавали бы острой пронизывающей болью в висках. В надежде, что ему станет легче, он закрыл глаза и положил голову на руки, сложив их одну на другую на крышке стола, и мгновенно уснул.
Его разбудило чье-то нежное прикосновение к его щеке. Это была Элоиза. Она сидела рядом с ним почему-то плакала, сожалеюще глядя на него своими мокрыми от слез глазами.
- Элоиза? - сонным и усталым голосом произнес юноша, мельком глянув на часы, которые показывали половину второго ночи. - Ты так поздно...
- Это я... я во всем виновата, - не реагируя на его слова, шептала она.
- О чем ты? - не понимал Эдмон, отчасти из-за того, что его резко разбудили, а отчасти от неожиданности.
- Я не могу не видеться с тобою, - прошептала она, поднявшись и обнимая его сзади за плечи, почти касаясь губами его щеки; он чувствовал, как ее слезы, падали на его лицо, - не могу, потому что люблю тебя. Мое сердце разрывается от боли, если я тебя долго не вижу. Ты как мой дневной свет, без которого жить невозможно... Но встречаясь с тобою, я тебе приношу одни несчастья и причиняю страдания...- она вдруг зарыдала; юноша не мог прийти в себя от происходившего, он молчал, не в силах произнести хоть слово. - Я хотела помочь тебе, но оказалась совершенно бессильной. Почему так? Ведь все неприятности лишь из-за меня... А я не хочу! Не хочу, чтоб так было!
Ее руки вдруг бессильно опустились. Она отошла на два шага от стула, на котором сидел Эдмон, и замерла на месте, закрыв лицо руками и вздрагивая от рыданий. Юноша даже не успел опомнится, как Элоиза внезапно упала на колени, все так же закрывая глаза своими тонкими пальчиками.
Он встал из-за стола, опустился рядом с девушкой и обнял ее.
- Элоиза, ты ни в чем не виновата. Не обвиняй себя в подобном... Твое присутствие рядом со мною, как сладкий сон, и я не хочу просыпаться, сделав для этого возможное и невозможное. Я так хочу - и так будет...
|
